дискуссиях!
Подойдите к щитам в последние дни чемпионата, когда после многих десятков сыгранных встреч шансы команд на «золото», «серебро» и «бронзу» начинают вырисовываться яснее. Здесь можно узнать, услышать много интересного, а для профана вовсе и непонятного.
Вот стоит человек с раскрытой записной книжкой в руках и, сопоставляя начерченную в ней таблицу с фигурами на щите, рассуждает вслух: «Если киевские динамовцы выиграют у тбилисских, а «Шахтер» отгрызет очко у СКА, если «Спартак» припухнет в Минске, а минчане в Москве сделают ничью с московскими динамовцами, а московские динамовцы погорят в Ростове — тогда, пожалуй»...
Посочувствуем этому болельщику: его любимая команда находится в незавидном положении. Даже выигрывая все оставшиеся встречи, она не может выйти на «золото». Для этого нужно, чтобы исполнились все эти «если», чтобы обогнавшие ее соперники проигрывали и делали ничьи по точному расписанию, в совершенно определенных комбинациях. Иными словами, «его» команда может выиграть первенство только «чужими ногами».
Именно в таком положении находились быковцы — друзья моего футбольного детства, — когда в июне 1914 года я вернулся из заграничной поездки и поселился в пансионе Фидлера, где мои родители снимали комнату.
За большой двухэтажной дачей через дорогу начинался столетний сосновый бор. Против калитки уходила вдаль прямая как стрела просека. Между соснами в кустарнике стоял полумрак, ковром стлался по земле темно-зеленый губчатый мох, пахло хвоей, смолой, лесной прелью. К вечеру в солнечные дни поперек просеки ложились тени стволов, высокие кроны темнели в закатном небе.
В этом лесу на большой поляне находилось футбольное поле. Как и прежнее поле по ту сторону железнодорожной линии, оно было окаймлено канавками, ворота были без сеток. С трех сторон темной стеной стояли вековые сосны. Я любил эти дачные футбольные поля. В канавках, в воротах без сеток было что-то домашнее, уютное. Зрители подступали к самым линиям, и игра шла в тесном живом обрамлении.
Первенство футбольной лиги Казанской железной дороги подходило к концу. Командам оставалось сыграть по четыре игры. Впереди шли красковцы и люберовцы. Быкомвцы отставали от них на два очка. Как я уже говорил, они могли выиграть только «чужими ногами», если красковцы и люберовцы сыграют между собой вничью и хотя бы по одному разу проиграют другим командам. Как это нередко бывает, все «если» исполнились. К последнему кругу быкомвцы опередили Красково и отставали от Люберец на одно очко, Именно с Люберцами им предстояла последняя игра. Повторилась ливорнская ситуация. Только теперь нам нужна была победа, а противникам было достаточно ничьей. К концу встречи счет был 2:2. На последних минутах мы получили право на одиннадцатиметровый. Снова, как в Ливорно, пошли насмарку все предыдущие игры. Исход первенства решался одним ударом. Бил Леонид Смирнов, заслуженный быкомвский «снайпер». Мяч прошел в нижний угол ворот раньше, чем вратарь успел нырнуть за ним.
22-го июня, через два дня после люберецкого финала, я шел вдоль дачных заборов к футбольному полю, собираясь потренироваться. На большом щите, рядом с объявлениями о концертах на «кругу» и о сдаче внаем комнат, мне бросились в глаза напечатанные большими буквами слова:
Это был манифест о всеобщей мобилизации...
Через несколько дней я был призван. Сначала меня направили в 12-ый гренадерский астраханский полк, где я отбывал воинскую повинность, а затем перевели в Петербург, в автомобильную роту. Она помещалась в Михайловском манеже. Автомобильной промышленности в то время в России не было, и мы занимались реквизицией машин для нужд армии у частных владельцев.
В огромном манеже разномастными шеренгами выстраивались машины разных фирм и конструкций: «бенцы», «мерседесы», «оппели», «фиаты», «испано-суизы», «пежо», «рено», «форды», «остины».
Служба была для нас прекрасной шоферской школой. Через месяц мы крутили баранку, как заправские водители.
Время от времени в манеже появлялся командир автомобильной роты свитский генерал Секретев, один из самых близких к царю генералов, высокий, представительный, строгий. Он принимал рапорт, обходил шеренги машин и распекал наших прапорщиков.
Зимой стали приходить американские «паккарды» и «хупмобили». А затем прибыли бронированные «остины» — первые броневики в русской армии. Это были обыкновенные легковые машины с усиленным шасси и двумя пулеметами в бронированных башнях. Броня защищала от винтовочных пуль, но легко пробивалась артснарядом малого калибра.
Теперь в манеже формировались броневые взводы. Время от времени снова появлялся Секретев со своими адъютантами. Прапорщики и подпрапорщики с инженерными значками на погонах, пулеметчики и шоферы проходили мимо него церемониальным маршем, громко печатая шаг.
— Здорово, молодцы! — высоким тенором покрывая оркестр, кричал Секретев.
— Здравия желаем, ваше ди...ство! — рявкали шеренги.
Потом командиры рассаживались по машинам, заводились моторы, и броневики один за другим выезжали из широких ворот манежа на площадь.
Через некоторое время машины на буксире возвращались на ремонт — исковерканные, с пробоинами в башнях, с залитыми кровью сидениями для шоферов и пулеметчиков. Шоферы и пулеметчики не возвращались...
Нам, вольноопределяющимся, разрешалось пользоваться машинами во внеслужебное время. Сначала я выбрал себе небольшую гоночную «испано-суизу», но ездить на ней по городу было почти невозможно: при малейшей прибавке газа она давала такой рывок, что я рисковал врезаться в стену, в извозчика, сбить пешехода. Я сменил ее на маленький уютный «форд». После работы я ездил обедать в студенческую столовую Политехнического института, называвшейся просто «политехничкой». Здесь было шумно и весело, шли разговоры о семинарах и зачетах, о гастролях Шаляпина и борьбе в цирке Труцци, и я отдыхал от военной тематики Михайловского манежа. Вечерами я долго разъезжал по великолепным петербургским проспектам и площадям, по набережным с горбатыми мостами, с резными чугунными решетками. Особенно хороши были они зимой, в изморозь, когда решетки и деревья покрывались инеем. Ходить по городу пешком я избегал: Петербург в то время буквально кишел офицерами и генералами, и приходилось на каждом шагу отдавать честь или становиться во фронт.
В начале марта ко мне в манеж приехал инженер Синдеев, секретарь футбольного клуба «Коломяги», одного из лучших петербургских клубов, занявшего осенью 1914-го года в первенстве города второе место. Год тому назад мне пришлось играть против «Коломяг» в составе сборной команды лиги Казанской железной дороги. Петербуржцы выиграли у нас со счетом 3:2. Коломяжцы играли технично, корректно, умно. Особенно запомнились мне тогда полузащитник и три брата — Филипповы.
При старой системе «5 в линию», полузащитники несли огромную нагрузку, были как бы стержнем команды. «Хорошая полузащита — хорошая команда», — гласила английская футбольная поговорка. Братья Филипповы были надежным стержнем команды. Они были очень различны. Петр, игравший правым полузащитником, был едва ли не самым техничным, разносторонним и умным игроком русского футбола. После революции он входил в состав сборной РСФСР и неоднократно был ее капитаном. В центре полузащиты играл старший Филиппов — Всеволод. Худощавый легковес, он отличался умной и точной пасовкой, от него нередко начинались атаки команды. Младший Георгий, игравший левым полузащитником, умел неожиданно подключаться к нападению и издалека забивать голы. Быстрым и точным снайпером был центральный нападающий Крутов.
Синдеев приехал вербовать меня в команду. Он был высок, строен, с живыми серыми глазами, ранней сединой, совсем не похожий на высокомерных «боссов» московского футбола. Впоследствии мы стали с ним близкими друзьями. После его визита маршруты моих вечерних поездок изменились. Теперь «фордик» доставлял меня в петербургский пригород Коломяги. По еще не стаявшему снегу футбольного поля я бегал и
