Доктор Поляк описал основные блюда персов и даже персидские названия различных кушаний и специй, добавляемых в них.
Стало уже традицией, что с наступлением жары столица пустеет, так как пребывание там летом вредно и даже опасно. Мы решили поэтому разбить летний лагерь у подножия Эльбурсских гор и выбрали для него прекрасную долину Арговань, в 8 верстах к северу от Тегерана. Здесь находилось несколько зданий полуевропейского типа, где прежде в летние месяцы жил граф Симонич. В них и расположился полковник Дюгамель, после того как мы покинули столицу 22 апреля. Каждый из нас выбрал себе удобное местечко рядом с журчащим ручьем, в тени деревьев, чтобы поставить для себя и слуг палатки.
Моя палатка, как и у каждого сахеба (джентльмена), была двойной. Наружная часть (пуш), из хлопчатобумажной ткани на подкладке, возвышалась над конусообразной внутренней частью. Свободное пространство между ними, называемое «таби», размером, как правило, 4 фута, образует коридор для вентиляции. Внутренняя палатка выглядит более или менее элегантно и может быть разгорожена на несколько отделений. Я приказал вырыть в центре палатки небольшой бассейн в форме параллелограмма и пустить в него холодную ключевую воду из рядом протекавшего ручья. Это давало мне возможность в летнюю жару ежедневно по нескольку раз принимать прохладные ванны. Поблизости стояла палатка моих слуг. Моих лошадей привязывали под деревьями. Для каждого коня были построены круглые ясли из глины высотой в 2 фута, открытые сверху. В ясли насыпали клевер, свежескошенную траву, а позднее — сечку вперемешку с ячменем. В десяти шагах от моей палатки к югу была поставлена большая двойная парадная палатка из тяжелого шелка, которая служила миссии приемным салоном и одновременно столовой. Там могли удобно разместиться 20–30 человек. Остальные члены миссии также выбрали себе удобные места для палаток. Прекрасные окрестности Шамруна, чистый горный воздух, свежая, сочная трава, великолепная ключевая вода делали наше летнее пребывание здесь приятным.
Рано утром, после подъема, я бросался прямо с кровати в прохладный бассейн. Потом мы навещали друг друга или оставались в своих палатках, занимаясь чтением или письмом. Около 10 часов все члены миссии собирались в парадной палатке, куда приносили завтрак — чай, кофе, яйца, холодное жаркое, масло, сыр и т. д. Мадам Дюгамель выступала в роли приветливой хозяйки. После завтрака проводили час за беседой и намечали маршрут сегодняшней прогулки. Затем каждый возвращался в свою палатку, чтобы прилечь и переждать дневную жару или заняться чтением и письмом. Около 5 часов вечера я принимал вторую ванну, а в 6–7 часов седлались кони, и мы все, возглавляемые мадам Дюгамель, отправлялись на прогулку по долине Шамруна. В лагерь возвращались на закате солнца. Ужинали обычно в доме у министра, где оставались до 11 часов, а затем отправлялись в свои палатки.
Каждое воскресенье совершались прогулки в горы Эльбурса. Еще на рассвете вперед отправляли четырех мулов, нагруженных провизией, вином и льдом, в сопровождении повара и нескольких феррашей, которым надлежало выбрать в долине живописное место у ручья, в тени. В 7 часов утра мы трогались в путь. Ехали по прекрасным долинам, узким ущельям, переправлялись через быстрые горные потоки, поднимались по крутым тропам вдоль ущелий, проезжали приветливые персидские деревни и, проделав иногда 15 верст, т. е. около 2 немецких миль, прибывали на сборный пункт голодные и одолеваемые жаждой. Здесь мы передавали лошадей слугам и располагались вокруг расстеленного ковра, на котором стоял холодный завтрак, а также кофе, чай и шоколад. С каким аппетитом, под веселые шутки мы поглощали блюда, любуясь живописными окрестностями и постоянно ясным, синим небом Ирана! Затем мы отправлялись пешком бродить по окрестностям, заходили в деревни, где нас всегда встречали прелестные мальчики и девочки в возрасте от 6 до 14 лет с фруктами и букетами цветов, которые они предлагали нам, чтобы получить взамен несколько шаев (мелкую монету).
Жители этих долин — красивые и зажиточные люди. Плодородная земля дает все, что требуется персидскому крестьянину. Это работящий, скромный народ, особенно сведущий в части искусственного орошения своих полей и садов. Горные речки на всем течении через верхние и нижние долины имеют отводы и так полно используются для искусственного полива и орошения, что на равнину они стекают узкими ручейками, чтобы исчезнуть в большой солончаковой иранской пустыне. Если жара становилась невыносимой, мы выбирали тенистое местечко и делали персидский кайф, т. е. грезили, курили кальян или сигару, любовались живописными окрестностями и пышной растительностью и засыпали. В 4 или 5 часов мы вновь собирались вокруг знакомого ковра, куда подавали роскошный обед, холодные вина, иногда шампанское. За обедом шутили. После кофе слуги разносили лед. К обеду часто приезжали наши итальянские друзья Семино, Барбиери и Колумбари — офицеры на персидской службе. К вечеру в веселом настроении отправлялись в обратный путь другой дорогой.
Мохаммед-шах, проводивший лето 1839 г. в долине Химран (Эльбурсские горы), совершал иногда прогулки со своей свитой, т. е. с таким же церемониалом, о котором я подробно рассказывал выше, описывая парад у Абдулабада в Хорасане. Когда шаха мучила подагра, приступы которой случались часто, он совершал поездки в подаренной ему императорским правительством двухместной коляске без козел, так как для персидского шаха было бы унизительным, если бы его кучер сидел перед ним выше, чем он сам. Поэтому кучер ехал верхом на лошади, запряженной в коляску.
В Персии еще помнят, с каким трудом был доставлен первый английский экипаж, подаренный Фатх-Али-шаху послом сэром Гором Оузли. Его везли в разобранном виде из Бендер- Бушира в Персидском заливе через Бахтиарские горы в Тегеран. Шах с удивлением рассматривал экипаж, затем сел в него, приказал впрячься министрам и вельможам и прокатить его вокруг большой площади (майдана). После этого экипаж поставили в один из дворцовых сараев, откуда никогда больше не выкатывали.
Во время прогулок Мохаммед-шаха народ бросал в знак приветствия сахар под копыта его лошади. Некоторые стояли у дороги с баранами и ягнятами, держа в правой руке кинжал или нож. В тот момент, когда его величество проезжал мимо, владелец перерезал горло животному, принося его в жертву властителю. Один дошел в своем верноподданничестве даже до того, что приставил нож к горлу своего двенадцатилетнего сына, как бы ожидая от шаха лишь знака, чтобы принести мальчика ему в жертву.
Все это были обычаи прошлых времен.
Мохаммед-шах занимался усердно охотой в горах и долинах Эльбурсских гор. Но в этом отношении ему далеко было до его деда Фатх-Али-шаха, потому что последний, весьма жадный до денег, сочетал на прогулке или охоте приятное с полезным. Рассказывают, что однажды, отправившись на прогулку верхом по окрестностям Тегерана, он увидел на дороге медный шай. Приказав поднять его и спрятав в пояс, он сказал своей свите, что этот шай принес ему счастье. Вернувшись во дворец, он приказал купить на базаре на эту монету виноградную кисть, разрезал ее на мелкие части и отправил их в подарок министрам и вельможам, каждый из которых, по придворному обычаю, должен был за эту высокую честь прислать его величеству немало туманов. Если Фатх-Али-шах отправлялся на охоту, то для него выгоняли дичь. Тогда он обращался к одному из сопровождавших его вельмож и говорил, что хочет выстрелить на его счастье. Раздавался выстрел, и дичь падала, тогда шах спокойно протягивал за спину свою правую руку, в которую «осчастливленный» придворный должен был положить порядочную сумму за оказанную честь. У шаха было такое тонкое чутье на деньги, что он по весу мог угадать, сколько туманов лежит в его правой руке.
Фатх-Али-шах совершал путешествия по провинциям своего государства с целью вытягивать деньги у губернаторов (хакимов). Их он рассматривал не иначе как губку, которую время от времени надо выжимать, чтобы она не очень намокала. Хакимы делали все возможное, чтобы удовлетворить его величество. Однажды шаха встретил хаким Кермана и подарил ему ковер, сплетенный из серебряных нитей, с вытканными на нем арабесками и цветами из золотых туманов, на который шах с удовольствием опустился. Губернатор Исфахана принял однажды шаха в зале, в центре которого находился бассейн с бьющим фонтаном; вокруг бассейна в качестве подарка для его величества были поставлены мешочки с тысячью туманов в каждом. Естественно, что при таком управлении больше всего страдал народ, потому что каждый губернатор старался наполнить свои карманы, а также удовлетворить королевскую жадность; несчастные крестьяне и другие подданные вынуждены были, таким образом, платить вдвойне.
После заключения мира в Туркманчае (1828 г.),[95] когда Фатх-Али-шаху был передан ратифицированный трактат, русский полномочный представитель преподнес, согласно персидскому обычаю, его величеству на серебряном блюде подарок в 3 тыс. новых голландских дукатов. Во время этой аудиенции шах наслаждался тем, что брал монеты горстями с блюда и вновь опускал их на него, как золотой дождь. Казалось, что это занятие доставляло Фатх-Али-шаху огромное удовольствие.
Эти анекдоты служат небольшим отступлением, а теперь я возвращусь к своему повествованию.
В конце апреля вернулся из своего путешествия в Мешхед, Хорасанский Курдистан и Мазендеран наш друг капитан Лемм. Он определил там около 30 астрономических пунктов и произвел барометрическое измерение многих высот. До отъезда он оставил мне в Тегеране свой барометр, при помощи которого я ежедневно два раза в день делал наблюдения, заносил показания в дневник и делал отметки температуры по термометру. Лемм рассказал нам много интересного о своем паломничестве. В каждом мензиле (ночном лагере) он делал астрономические наблюдения. По воскресеньям он оставался на своей станции, чтобы получить духовное наслаждение от чтения Библии. Вручив в Мешхеде местному хакиму Асифу од- Доуле подарки, он отправился через Кучан, Ширван и Боджнурд в Астрабад, а оттуда на запад, вдоль Каспийского моря, через Эшреф, Сари и Алиабад, затем снова на юг, перевалил вторично через хребет Эльбурсских гор и вернулся через Баб-и-Шах и Хастенак в Тегеран. Во время своего путешествия из Решта через Казвин в Тегеран и оттуда в Мешхед и Астрабад он определил 62 астрономических пункта, и я смог набросать карту этой части Персии, так как мне были знакомы маршруты этого района.
Капитан Лемм провел с нами в лагере в Арговани целый месяц. Он оформлял свои наблюдения и составлял карту районов, по которым проезжал; впоследствии она послужила основой для всех карт Хорасана и Мазендерана. В конце мая он вернулся в Петербург через Тавриз и Тифлис, определив в ходе этой поездки еще 22 пункта от Тегерана до карантина Джульфа на левом берегу бурного Аракса.
В апреле мы получили печальное известие о самоубийстве нашего друга Виткевича. Об этом мне сообщил в письме князь Солтыков. Перед смертью Виткевич сжег все свои бумаги. Это был печальный конец молодого человека, который мог бы принести нашему правительству еще много пользы, потому что обладал энергией, предприимчивостью и всеми качествами, необходимыми, чтобы сыграть в Азии роль Александра Бернса. Во время нашего с ним путешествия в Персию и пребывания там он часто бывал меланхолически настроен, говорил, что ему надоела жизнь. Указав на пистолет системы Бертран, заряжающийся с казенной части, он сказал однажды: «Avec се pistolet la, je me brulerai un jour la cervelle».[96] И он сдержал слово, так как застрелился именно из этого пистолета в минуту глубокой меланхолии. Его смерть произвела тогда сенсацию, и английские газеты много иронизировали по этому поводу.
20 мая в наш лагерь прибыли новые люди — поручик гвардейской артиллерии князь Массальский с четырьмя унтер-офицерами. Он был командирован нашим правительством в Персию по просьбе Мохаммед-шаха или, скорее, его первого министра Мирзы Хаджи-Агасси, чтобы обучить персидских артиллеристов обращению с пушками. Со своими помощниками (кузнецом, слесарем и лафетчиком) он должен был также ознакомить персидских мастеров в Тегеранском арсенале с различными сторонами артиллерийского производства.
Князь Массальский, молодой, очень образованный артиллерист, стал вскоре нашим всеобщим любимцем. На первых порах он с головой ушел в работу как в арсенале, так и на плацу, где обучал расчет батареи. Вскоре, однако, это занятие ему надоело: он увидел, что на каждом шагу ему создаются искусственные препятствия, а первый министр только и делает, что дает обещания и не выполняет их. Зачастую солдаты батареи не приходили на плац; мастерам в арсенале не хватало леса, даже угля. К счастью, русские специалисты привезли с собой набор инструментов и потому, несмотря на все препятствия, соорудили макет зарядного ящика, а также лафета. В следующем году (1840) князь Массальский покинул со своими рабочими Персию и вернулся в Петербург. Его постигла та же участь, что и всех его предшественников и последователей, будь то французы, англичане, итальянцы, пруссаки или австрийцы. Все инструкторы (военные преподаватели), поступавшие на персидскую службу, очень быстро уезжали из Персии, несмотря на то что их приглашало правительство или же официально вербовали полномочные персидские представители в Европе. Их принимали с большой предупредительностью, обращались с ними учтиво и поначалу ежемесячно выплачивали жалованье. Однако у них не было постоянных занятий, и они на горьком опыте убеждались в том, что персы считали себя намного образованнее и опытнее, чем эти ференги (иностранцы). Исключение составляли лишь полковник Шейл, англичанин, генерал Боровский, поляк, и генерал Семино, итальянец, которые женились в Персии. Они выучили язык страны, привыкли к ее нравам и обычаям и жили в кругу своей семьи. Мнение доктора Поляка, прожившего в Персии девять лет, о положении иностранных офицеров на персидской службе полностью подтверждает и мои выводы.
В конце мая после долгого отсутствия вернулся первый секретарь русской императорской миссии барон Клеменс фон Боде. Он, как и я, был большим любителем природы, и часто во время вечерних прогулок по прекрасной долине Арговани мы любовались великолепным видом пика Демавенд высотой 18 600 английских футов. Его снежная вершина и после захода солнца пылала огнем, в то время как другие хребты Эльбурсских гор уже исчезали в ночной мгле. Звездное ночное небо Персии, мерцание этих бесчисленных небесных тел на небосводе в ночной тишине навсегда останутся в моей памяти.
Между тем наступил конец августа, и мадам Дюгамель пожелала 30-го числа, т. е. в день Александра, устроить небольшое торжество. Князь Массальский обеспечил иллюминацию, генерал Семино — фейерверк. Были приглашены все наши знакомые. Аргованский сад был расцвечен фонарями. На внешней стороне большой аллеи был сооружен транспарант, в середине которого в лучах солнца сверкали буквы Н. А. Вечер оказался великолепным, не было ни ветерка. Иллюминация и фейерверк удались на славу. До поздней ночи в саду играл персидский оркестр, которым дирижировал брат знаменитого маэстро Доницетти, находившийся на персидской службе в качестве капельмейстера. Исполнялись мелодии из новейших итальянских опер. Чтобы понравиться нашим персидским гостям, на празднике появились и персы-актеры, забавлявшие их своими грубыми позами.
В конце сентября мы переехали обратно в Тегеран, куда перед нами возвратился шах. Живя в городе, мы тем не менее совершали ежедневные прогулки верхом вокруг городских стен
