– Все в порядке, – быстро сказала она. – У тебя есть новости?
– Думаю, что да, мамзель. Как вы мне сказали, я пошел в конюшню мсье Равеля. Поначалу его люди не хотели мне ничего говорить, но потом я решил поделиться с кучером бутылкой рома. Выяснилось, что каждый вечер в понедельник в течение двух последних месяцев мсье Дюральд приказывает приготовить экипаж к десяти часам, а затем едет по определенному адресу на Рэмпарт-стрит.
– Квартеронка? – спросила Аня, нахмурившись.
Было известно, что на Рэмпарт-стрит мужчины города поселяли своих любовниц, большинство из них были красавицами с четвертью негритянской крови и тремя четвертями белой. Эта практика, известная под названием plaage[24], была объявлена незаконной около восьми лет назад, но результатом этого решения стала не отмена этого обычая, а лишение женщин и детей от этих союзов тех прав, которыми они раньше пользовались.
– Нет, нет, мамзель. В этом доме он встречается с другими мужчинами, их больше двадцати человек. Кучер видел их, когда возвращался за своим хозяином спустя два часа.
– Понятно, – сказала она задумчиво.
– Сегодня понедельник.
Она подняла голову.
– Время?
– Всего лишь половина одиннадцатого.
– Почему ты не поехал за ним? – воскликнула она. Марсель ответил ей с ноткой укора в голосе:
– В этом нет необходимости. Я знаю дом и подумал, мамзель, что, может быть, вы и сами захотите посмотреть.
Она отбросила одеяла.
– Экипаж уже ждет, – с достоинством сказал Марсель.
Аня с облегчением рассмеялась, и это облегчение было вызвано как возможностью заняться чем-либо, выяснить что-то о Равеле, наконец так и расторопностью Марселя.
– Очень хорошо. Я буду готова через несколько минут.
Они отпустили экипаж через несколько домов от того дома, в котором проходила встреча. Было очевидно, что мужчины, собравшиеся здесь, сделали то же самое, так как возле дома не стояли экипажи, которые могли бы выдать их присутствие. Сквозь щели в жалюзи окон дома, указанного Марселем, пробивался свет, но оттуда не доносилось ни звука, и рядом с домом не было заметно никакого движения. Сама улица здесь была темной, единственным источником света был фонарь на деревянном столбе в дальнем конце улицы. Те, кто жили здесь или приходили сюда, не были заинтересованы в слишком сильной иллюминации, которая делала бы заметной их передвижения.
И действительно, в этот час улица была настолько пустынна и тиха, что Аня чувствовала себя слишком заметной. Идя рядом с Марселем, она старалась держаться в тени, перебегая из одного темного места в другое. Она не стала надевать корсет и кринолин и надела минимум нижних юбок, поэтому шла твердой уверенной походкой. Приближаясь к нужному дому, они проскользнули между двумя соседними, чтобы подойти к нему сзади. Из-под ступенек прямо им под ноги выскочила кошка, прошипела и метнулась в темноту. Аня, продираясь через огромный куст жасмина, попала в паутину и вынуждена была остановиться, чтобы стряхнуть с лица ее нити, запутавшиеся в ресницах. Марсель наступил на что-то, что показалось им брошенным детским обручем, споткнулся и налетел на Аню. Она протянула ему руку, чтобы поддержать его, но ухватилась за его поврежденное запястье, и он со свистом втянул сквозь зубы воздух, издав при этом болезненный стон. Ее извиняющийся шепот показался ей самой громоподобным криком. Завернув за угол, они отправились дальше. Освещенный дом находился прямо перед ними.
Аня резко остановилась. Она стояла, смотрела на дом и чувствовала, как у нее внутри все холодеет. Ее разочарование в авантюре, которую предприняли они с Марселем, росло с каждой минутой, как только они вышли из экипажа. Шпионить за Равелем казалось ей неблагородным, если не откровенно опасным делом. Но настоящей причиной было то, что она боялась. Боялась того, что они могли увидеть.
Какое это имело значение, в конце концов, чем занимался Равель? Ей не нужно было встречаться с ним, если она этого не хотела; она прожила годы, прежде чем встретилась с ним лицом к лицу. Если она выяснит нечто, порочащее его, перед ней встанет проблема: позволить ему продолжать делать это или самой предпринять что-то. Она не хотела принимать подобное решение.
И все же было бы трусостью отступить сейчас, когда она настолько приблизилась к этой тайне. Предположим, она узнает, что он занимается чем-то нелегальным, что может повредить другим. Как она сможет дальше жить, зная о том, что могла бы предотвратить это? А как она сможет жить с сомнением?
С ощущением, будто ею руководит какая-то высшая сила, она направилась к боковому окну комнаты, расположенной в передней части дома. Марсель, не дожидаясь указаний, направился к задней двери.
Было логично предположить, что у дверей мог быть выставлен сторож, если это собрание было организовано по поводу, который нельзя было назвать честным. Однако никакого сторожа видно не было, и все же Аня вновь оглянулась по сторонам, согнувшись под окном. Не увидев никого, она поднялась в полный рост и стала смотреть в широкую щель между створками разболтанных ставен.
И тут же тихо вскрикнула. Прямо напротив нее сидел Гас-пар, верный кавалер мадам Розы. Сосредоточенно нахмурившись, он наклонился вперед, опираясь ладонями на серебряный набалдашник трости, которой он упирался в пол, поставив ее между ногами. Его присутствие было настолько неожиданным, настолько непонятным, что прошло несколько мгновений, прежде чем Аня смогла заметить что-то еще.
Когда она наконец отвела взгляд в сторону, то увидела, что комната, в которой проходило собрание, была обставлена как салон с несоответствующей этому дому элегантностью. Там стояла мебель эпохи Людовика XIV и хрустальные жирандоли, а стены были обтянуты шелком, и вся голубовато-кремовая цветовая гамма отличалась изысканностью, что и салон мадам Розы или любой другой креольской дамы. В поле ее зрения было девять человек, хотя по гулу голосов она поняла, что их там больше. Некоторые сидели, некоторые стояли, прислонившись к стенам. Равель стоял рядом со столом-комодом, касаясь пальцами одной руки его инкрустированной поверхности рядом с деревянным председательским молотком. Аня увидела, как он взял в руки этот символ власти и лениво вертел его в руках, слушая мужчину, говорившего слева от него.
Затем в этом мужском собрании Аня заметила какое-то движение. Из задней комнаты вышла женщина с серебряным подносом и, грациозно двигаясь, принялась ловко собирать стаканы из-под напитков, которые некоторые мужчины держали в руках, а другие стояли тут и там. Однако она не была прислугой. Надетое на ней шелковое платье было сшито по последней моде, а волосы были убраны со вкусом. Она двигалась по комнате грациозно и непосредственно, как будто бы находилась у себя дома. Что, конечно же, соответствовало истине. Ее кожа имела тот легкий кремовый оттенок cafe au lait[25], который являлся отличительным признаком квартеронок.
Женщина подошла к Равелю и взяла стакан со стола. Она что-то сказала ему, возможно, извинилась за неудобство, так как должна была пройти перед ним. Он повернул голову, чтобы ответить и улыбнулся ей улыбкой, которая, как показалось Ане, была наполнена особым теплом.
Боль сжала железными когтями Анино сердце. Проклятье! Неужели одной любовницы ему недостаточно? Неужели его аппетиты настолько велики, что он должен не только держать под своей защитой актрису и соблазнять каждую женщину на своем пути, но и содержать, кроме этого, красавицу- квартеронку? Он был развращенным, аморальным чудовищем, которое считало себя достойным всего, что могло себе позволить богатство в городе, подобном Новому Орлеану. Она подумала, знает ли Симона Мишель об этой квартеронке и, если знает, то как она относится к тому, что делит с ней любовника.
Анино негодование было так велико, что прошло несколько мгновений, прежде чем дискуссия, происходившая среди собравшихся, стала для нее осмысленной. Слова были приглушенными, не всегда ясно различимыми, но она слышала достаточно, чтобы догадаться об остальном. Сначала заговорил один из собравшихся, потом другой, а потом слово взял Равель.
–…арсенал за Кабильдо. Он плохо охраняется, после полуночи там вообще не бывает подкреплений и
