надломить. Немного подкорректировать, направить в правильное русло. В первый раз получается естественно, с долей животного инстинкта. Во второй раз иначе, более гладко. А потом уже процесс отдает наигранностью…
Меня восхищает открытость Озана: в нем нет притворства, заносчивости, высокомерия. Перед нашим первым сексом он признался, что новичок и не умеет «все сделать правильно». Увиденное в порнушке часто невоплотимо в реальности. Движения, позы, прикосновения — одни, а чувства и эмоции — совсем другие… Я попросила раздеть меня. Затем раздела его, прикасаясь губами к встревоженному телу. Легла на кровать, пригласив его лечь сверху. Немного приподнялась, раздвинув ноги. Сама задала ритм действия. Проституткам иногда хочется быть эгоистками: ведь по сути проституция — это изживание эгоизма из себя. Но даже трезвеннику иногда хочется вкусить отличного вина. С Озаном мой эгоизм возродился…
Кончил он быстро, но не преждевременно. Сам испугался. Я прижала к себе. Совсем скоро отправились на «второй круг»: теперь Озан кричал от удовольствия. Я и сама испытала оргазм, а оргазм с девственником — это как бутылка прохладного «Перье» в жаркой пустыне…
Со дня знакомства с Озаном я возненавидела Анну Курникову. Мой мальчик твердит, что знаменитая теннисистка — эталон красоты русских девушек: «Бесподобное тело, блондинка… В России все такие красавицы?» Злюсь, с сарказмом отвечаю: «В России есть покрасивее. Одна из них я». Озан краснеет. Целует в пупок. «Не сомневаюсь в твоей красоте. Ты особенная. Между прочим, у тебя потрясающие пятки…» — «Обычные пятки. Деформировались от каблуков» — «Нет… Они как подушечки, мягкие, белые». Я смущенно вска киваю с кровати, наливаю себе минералки, Озан берет мобильный, посмотреть на часы. «Кстати, скачал в сотовый фотки голой Анны. Хочешь взглянуть?» — «Нееет, Озан!!! Насладишься ею дома в одиночестве… Отстань». Я ревную? Нет, конечно… Обнимаю Озана, глажу его нежную спину горячо облизываю его мальчишеские красные уши. «Родная, я спешу! Левент подъедет через считанные минуты». — «А может, задержишься? Курникову обсудим…» Он смеется. Встает, натягивает рубашку на голое тело…
Я изучила тело Озана, как свои пять пальцев. После секса он засыпает на 15–20 минут. Обнаженный закутывается в простынь, подложив под затылок правую руку. У него волосатые подмышки. Мне это нравится. Признак мужественности. Сильные руки с заметными бицепсами. Маленькие шоколадные соски, на груди волос мало. Выпуклый пупок, от которого вниз прорастает ниточка темных волос. Смотрится сексуально. Я обожаю целовать его шрам от аппендицита. Кожа у Озана пахнет мускатом и цитрусом. Три родинки на его животе составляют треугольник — это говорит о том, что мужчина целеустремленный, с легкостью преодолевает препятствия.
А вот на лице Озана мужественность пока не обозначена. Когда я смотрю на него спящего, во мне просыпается материнский инстинкт. Хочется взять мальчишку на руки, прижать к груди… Одно огорчает: в этой дружбе с моим мальчиком я переступила черту дозволенного.
Я с удовольствием с ним болтаю. В Озане нет юношеского максимализма. Умеет слушать, дать совет. Впрочем, есть в нем и детское озорство… Значительная разница в возрасте между нами не чувствуется. Он, как я, любит чай с лимоном. Как я, ненавидит есть из мокрой тарелки. Как я, трясется от черного шоколада, презирая молочный. И с таким же нетерпением ждет осень, хотя родился летом… По гороскопу мы несовместимы. Он — Рак. Я — Стрелец. Он — Вода. Я — Огонь. Но нам плевать на астрологическую несовместимость — уж если сгорать, то сгорим вместе…
Озан мечтал стать поваром, но после всемирного успеха Бэкхема передумал. Карьера футболиста стала его многолетней мечтой: «Во сне я вижу себя, играющего на одном поле с Дэвидом. Он пасует мне. Удар! Мяч несется… И в этот момент я всегда просыпаюсь! Интересно, забил бы я гол?» Я улыбаюсь, тереблю Озана за уши: «Конечно, забил бы! Верь в себя…»
23
Когда он вынимает деньги из портмоне, я прячу смущение за маской безразличия. Принимаюсь подтачивать ногти пилкой, копошиться в тумбочке в поисках противозачаточных таблеток, искать затерявшуюся под кроватью вьетнамку. Он кладет лиры на красный пуфик и запихивает бумажник в задний карман школьного рюкзака. Платит всегда больше положенного. Отказаться от денег — непозволительная роскошь, вне зависимости от статуса посетителя. Для Алексы он может быть больше, чем клиент, — для Джемаля он остается клиентом при любом раскладе. Успокаиваю себя мыслью, что Озан платит за услугу, а не за человеческое отношение. Но вчера все-таки не выдержала, вернула деньги: «Знаешь, почему я не допускаю сердечности в отношениях с клиентами? Чтобы потом не было так тяжело, как сейчас. Мне приятно быть с тобой и ужасно неприятна мысль, что мое отношение к тебе оплачивается!»
Озан подошел близко, поцеловал в лоб: «Beynini böyle saçmaliklarla doldurma. Bunlar kağit parçasindan başka bir şey değildir, Ailemiz için birkaç kuruş yapar, о kadar. Annem Akmerkez'de bunun on katini rahat harciyor».[49]
Деньги Озана я отдаю Джемалю целиком. Отказываюсь от доли. Сутенер подозрительно щурится, интересуется причиной. «Мальчишка, бедняга, даже кончить не может… Еще молоко на губах не обсохло. Спиши на мою благотворительность». Сутенер складывает купюры в карман мятых льняных брюк. Теперь моя совесть чиста, я у Озана денег не беру. У Озана деньги берут обстоятельства.
Он раскрашивает мое одиночество многоцветней искренних чувств. Запылившийся с годами холст оживил 17-летний мальчик! Озан полон надежд. Я тоже хочу иметь надежду, пусть лживую… Он появляется, обнимает, берет в свои руки мою голову. Так не страшно. Я бережно раздеваю его: сначала тенниску, потом майку-безрукавку. Прижимаюсь к горячему телу, вдыхаю привычный аромат, трусь щекой о крепкую грудь. Слушаю биение молодого сердца. Почему я не сумела стать обычной женщиной? Почему у меня не так, как у всех? Я хочу плюнуть на все, убежать с моим мальчиком на край света и зажить простой жизнью там, где нас никто не знает.
Реальность набрасывается на меня как голодный лев на безвольную жертву. Я отмахиваюсь наяву, потом спохватываюсь и делаю вид, что хотела только погладить Озана по волосам. Насторожился. Он не понимает, что со мной происходит. Думает, наверное, что пьяна. Я расстегиваю его ширинку, приспускаю трусы, укладываю.
Обхватываю рукой отвердевший член. Аккуратно сажусь на него. Озан ласкает мою шею, облизывает подбородок. Приподнимает за ягодицы — настраивает нужный ритм. Он жаждет действия. «Нет. Стоп». Заглядываю в возбужденные глаза мальчишки: «Умоляю, Озан, замри. Я хочу, чтобы ты просто был во мне». Послушно кивает. Обхватываю ногами спину, сильнее прижимаюсь. Дыхание замирает. Закрываю глаза. Считаю секунды: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Распахиваю глаза и смотрю в потолок. На белом бетонном полотне оживает картинка из прошлого: я маленькая в бабушкином саду. Пытаюсь сорвать алую розу. Стебель упругий, шипы ранят пальцы, вот уже струйки крови побежали по рукам. Сорвать бутон так и не получается. Безнадежно…
