нужно четко поставить задачу, определить, какие функции должен выполнять узел или конструкция. Далее шли вопросы надежности, технологичности, веса...
«Он составил общие технологические требования, – говорил Левин. – Тогда они казались нам элементарными, а сейчас, в свете житейского опыта, стало понятно, какое большое дело – направить людей на правильный путь создания конструкции. Молодежь в институте наслушается теорий, а самостоятельно думать сложнее. Ильюшин давно, когда мы были молодежью, этим делом занимался».
...Звонят из Воронежа:
– Шасси с грохотом выпадает, самолет подскакивает, развалим самолет!
Такого тоже никогда не было. Левин объяснил Ильюшину, что это может случиться только тогда, когда неправильно пользуются пневмосистемой.
– А как мы защищены? – спросил Ильюшин.
– Вот инструкция.
– А ты твердо в ней уверен?
– На опытных машинах замечаний не было. Кроме того, отработали на стенде...
– Ну хорошо, поехали...
На У-2 прилетели в Воронеж, собрали народ, начальство. Ильюшин говорит, заводскому инженеру:
– Садись, тебе будет подавать команды начальник, слушай только его. А вам, – обратился к начальнику, – вот инструкция по пользованию, вы ему каждый пункт называйте, и пусть он при вас все делает.
Убрал шасси, выпустил – все нормально.
– Какие вопросы? – спросил Ильюшин.
– Мы и так пробовали, и по-другому пробовали, – заявил военпред.
– Что значит – пробовали? – ответил Ильюшин. – У вас есть «Закон Божий»? Все. Спасибо. Толя, мы улетаем.
«Я непосредственно ему подчинялся – конструктор в общих видах, – говорит Иван Васильевич Жуков. – Его кабинет, рядом Черников, где воплощались на бумаге первые его идеи, а дальше комната, которая называлась „Общие виды“, там человек 12, потом стало больше, а те стали начальниками. Он давал четкие указания сделать то-то, и никаких неясностей, никаких споров. Сказал – значит, будет сделано. А не сделаешь, воздаст, жестко спросит. Обиды не было, потому что знаешь, что заслужил. Но уж если похвалит, похвала радовала, потому что исходила от знающего человека. Скуп был и на ругань, и на похвалу».
Чаще не ругал, а переходил на «вы» и по имени-отчеству. Лицо становилось напряженным, бровь поднималась... В своем кабинете не любил работать с конструкторами: «Пойдем к тебе, тут телефоны звонят...»
Спорил и в споре смотрел на работу глазами своих сотрудников, не столько старался убедить спорящего, сколько развить вопрос, чтобы прояснились не только мысли собеседника, но и собственное представление. Любил убежденность и поощрял это качество.
«С ним споришь и забываешь, что это Ильюшин, – замечает Виктор Михайлович Шейнин. – Как-то я слишком увлекся, а он говорит:
– Ты не резонируй, ты рассуждай. Если мы что-то изменим в топливной системе, кривая так пойдет?
– Нет, не так.
– А ты рассуждай, как она пойдет! Учись говорить!
И замечания его звучали скорей по-отцовски, а не по-начальственному» .
...Спорил я как-то с одним военным, и, когда ему нечего было возразить, он возмутился: «Как вы смеете так разговаривать с маршалом? Не забывайтесь!»
В кабинет к Ильюшину входили без доклада, предварительно узнав, кто у него и нет ли какого совещания...
Равно спрашивал с каждого. Сын наркома иностранных дел Михаил Литвинов работал у него в моторной группе, но, как говорят сотрудники, больше катался на лыжах в Альпах. Изобразил на чертеже петуха, вылетающего из патрубка. Ильюшин всыпал ему и пригрозил: «Отцу скажу!»
Одна подчиненная плохо справилась с работой. Переделала – ему снова не понравилось. И тут она, тихая, неглупая женщина, взорвалась при всех: «Это издевательство!» – и выскочила из комнаты. На следующий день пошла извиняться. Ильюшин сказал:
– Извиняться в тех же условиях, в каких было сказано! Пришел в перерыв, сел на табуретку перед столом, и она произнесла:
– Сергей Владимирович, простите, пожалуйста, я была не права, ваши требования были справедливы.
– Я не злопамятен, камень за пазухой не держу, но постарайтесь, чтобы в наших служебных отношениях такого не было, – заметил Ильюшин. Не любил вертлявых и ленивых и тех, кто старался вместо работы чем-то другим заняться.
«Переведите его», – и называл, куда перевести. Он подбирал, скреплял воедино коллектив творческих единомышленников.
А работы хватало. Сколько было модификаций ДБ-3! Один из славной когорты братьев Коккинаки, а их было пять летчиков: Владимир, Константин, Александр, Валентин и Павел, причем двое погибли, Павел Константинович, рассказывал, что эти модификации даже имели свои прозвища: «Букашкой» называли ДБ- 3Б, на котором Володя летал на Дальний Восток и в Америку, а ДБ-3Ф – «Эфкой».
Была машина на поплавках, ее испытывали на канале в Химках, а когда стало подмерзать, решили перегнать в Севастополь.
«Нас послали туда ее встречать, – вспоминает ветеран ОКБ рабочий Николай Алексеевич Нефедов, награжденный орденом Трудового Красного Знамени еще за организацию перелета в 1938 году. – Ждем – нету. На третий день говорят: „Назад в Москву с вещами уезжайте!“
Машина, оказывается, завалилась за Брянском. У Коккинаки кончился бензин, переключился на другие баки, а там пусто. Механик не те баки заправил. Моторы остановились, машина разбилась. Летчик и ведущий инженер не пострадали, но механик, сидевший в носу, в штурманской кабине, сломал ноги. Сам себя наказал...
«На заводе что-нибудь делаешь, – продолжает Нефедов, – не получается, вызываешь конструктора. Тот посмотрит: „Надо Сергею Владимировичу сказать. Скажи ему“. А сами почему-то боялись говорить. Скажешь Ильюшину – согласится. Он часто приходил советоваться с рабочими. Я медником работал. Вся обшивка, зализы, заборники – все мое. Сложная работа и вся вручную на опытной машине. Это сейчас есть сборщики, заготовщики, а тогда мы все сами делали – и заготовки, и сборку, и нервюры, и шпангоуты. Тогда стапеля не было, мы всю машину руками собирали».
Как-то Нефедов вышел из ворот, а Ильюшин стоит с генералами:
«Николай Алексеевич, подойди сюда! – и пояснил гостям: – Это наш художник. Он оформляет нашу работу».
«Ильюшин не спешил и не стремился быть первым, – рассказывает В.М. Шейнин. – Не старался удивить мир. Самый большой самолет, самый скоростной, самый первый – это ему было чуждо. Не торопился обойти по времени своих конкурентов, а пытался сделать лучше. Потому и Коккинаки слетал в Америку на боевой машине, одной из тех, которые потом воевали».
Не любил показухи и не работал на нее, но человек был самолюбивый и, видать, не без гонора.
На туполевском бомбардировщике СБ шасси убирались довольно легко, движением одного рычага. Ильюшин узнал об этом:
«Сделаем и мы такую же систему на нашем бомбардировщике. – И добавил: – Но не так, как у Туполева».
...Неприятности продолжались. Не хватало производственных мощностей. В 1940 году нарком Шахурин и главком Смушкевич сняли ильюшинский бомбардировщик с серии и в Москве, и в Воронеже. В Москве на заводе имени Менжинского решили сосредоточиться на серийном производстве петляковского пикировщика Пе-2, а в Воронеже – на бомбардировщике Ер-2 (ДБ-240) конструктора Ермолаева. Преимуществом Ер-2 перед ДБ-3Ф была большая скорость на высоте 6000 метров.
