И ОБДБП. Обладатель иммунитета, обладатель билета для бесплатного проезда. Какое нам дело до рейхстага? Мы избраны как оппозиция рейхстагу, и мы будем осуществлять свой мандат в том смысле, как это нам поручено… ОИ разрешается называть кучу дерьма кучей дерьма, и ему не нужно завуалированно оправдываться перед государством». Это признание заканчивалось такими словами: «Теперь вы удивляетесь, а? Но не думайте, что нам уже конец… Вы ещё с нами попрыгаете. Пусть только начнётся представление».[127]
Оскорбительное нахальство такого рода высказываний не затушёвывало между тем их самоободряющего характера – ведь НСДАП оставалась маленькой партией с утрированной жестикуляцией. Но Гитлер – хладнокровно, будучи сам наготове и готовый ввести в бой свои кадры – ждал нового обострения ситуации, что должно было облегчить ему прорыв для превращения её в массовую партию. Несмотря на все своё рвение, несмотря на все свои организационные тревоги, он до сего времени оставался в тени старательно, хотя и без блеска функционировавшей республики. Его харизма, столь успешно сохранившаяся в патетических суматохах, в нормальных условиях грозила раствориться. Ведь порой казалось, что нация была вот-вот уже готова пойти, наконец, на мировую с республикой и невзрачной серостью обстановки, готова похоронить все эти надуманные реальности и героико- романтические воспоминания и примириться с буднями истории. Правда, выборы в рейхстаг продемонстрировали беззвучный процесс разложения буржуазной среды и появлением многочисленных осколочных партий возвестили о скрытом кризисе системы, да и число членов партии Гитлера дошло уже почти до 150 000. Но ещё в начале следующего года преподающий в Бонне социолог Йозеф А. Шумпетер говорит об «очень большой и, возможно, ещё возрастающей стабилизации наших социальных отношений» и заверяет: «Ни в каком смысле, ни в какой области и ни в каком направлении не представляются поэтому вероятными ни взлёты, ни катастрофы».[128]
Гитлер оценивает положение резче и зорче. Имея в виду психологию немцев во время этого короткого счастливого периода в истории республики, он говорит в одной из своих речей: «У нас есть третья шкала оценок – боевой дух. Он жив, хотя и погребён под грудой чужих теорий и доктрин. Какая-то большая, мощная партия старается доказывать обратное, пока вдруг не приходит и не начинает играть самый обыкновенный военный оркестр, и тогда тот, кто плетётся позади, вырывается иной раз из своего сонного состояния, внезапно начинает ощущать себя частицей народа, который марширует и с которым идёт и он. Так и сегодня. Нужно только показать нашему народу это лучшее – и вы увидите: вот мы уже и маршируем».[129]
С этого момента он ждёт сигнала к бою. Вопрос заключался только в том, сможет ли партия сохранить в течение этого времени свою динамику, свои надежды, свои представления о цели и образ избранности фюрера – всю эту систему фикций и призрачной веры, на которой она стоит. В своём анализе итогов выборов в мае 1928 года Отто Штрассер жаловался, что «спасительная миссия национал-социализма» не нашла массового резонанса, неудачным, в частности, оказалось вторжение в пролетарские слои[130]. Действительно, приверженцами партии были преимущественно служащие, мелкие ремесленники, группы крестьян, а также охваченная романтическим протестом молодёжь – авангард тех слоёв, что были больше других восприимчивы к будящей музыке «самого обыкновенного военного оркестра». Но всего несколько месяцев спустя ситуация на сцене полностью изменилась.
Книга четвёртая
Время борьбы
Глава I
Прорыв в большую политику
Мы снова начинаем борьбу своими испытанными методами и говорим: Атаковать! Атаковать! Атаковать снова и снова! Если кто-то скажет: – Ну, не могут же они ещё раз… то я говорю: Я могу не только ещё раз, я смогу ещё десять раз.
Свою первую массированную атаку на тогда как раз стабилизировавшуюся республиканскую систему Гитлер начал летом 1929 г., и ему сразу же удалось продвинуться далеко вперёд. До этого он долго был в поисках какого-то мобилизующего лозунга, но тут внешняя политика Штреземана дала ему материал для агитации. Он использовал все имевшиеся в его распоряжении средства, чтобы в обстановке вновь разгоревшегося спора о репарациях освободить НСДАП из изоляции, снять с неё клеймо осколочной партии и вывести её на сцену большой политики. Благоприятным для него фактором была тесная временная и психологическая связь его прорыва с последующим мировым экономическим кризисом, так что он получил возможность как бы заранее опробовать свои средства, организации и тактические методы: споры вокруг репараций стали прологом к тому затяжному кризису, который охватил республику и уже не отпускал её до самого конца. Гитлер же одновременно и клеймил этот кризис, и искусно его подстёгивал.
Строго говоря, поворотный пункт обозначился со смертью Густава Штреземана, последовавшей в начале октября 1929 г. Германский министр иностранных дел подорвал своё здоровье, пытаясь побороть сопротивление против сложной внешнеполитической концепции, которая, хоть и называлась «политикой выполнения» Версальского договора, на самом деле была направлена на его постепенную отмену. Почти до самого своего конца Штреземан, хоть и не без внутренних сомнений, выступал за принятие того проекта урегулирования вопроса о репарациях, который был предложен комитетом экспертов под руководством американского банкира Оуэна Д. Юнга. Этот проект предусматривал значительное улучшение существовавших условий. Более того, благодаря настойчивости и дипломатическому умению Штреземана он увязывался с планом досрочного вывода оккупационных войск союзников из Рейнской области.
Тем не менее, соглашение натолкнулось на ожесточённый отпор и во многих отношениях разочаровало даже тех, кто понимал зависимое положение страны. Было просто трудно согласиться с почти шестьюдесятью годами выплат по репарациям, если средств не было даже на взносы первых лет. Именно поэтому 220 известных представителей мира экономики, науки и политики в публичном заявлении выразили большую озабоченность. Среди них были Карл Дуйсберг, Адольф Гарнак, Макс Планк, Конрад Аденауэр и Ханс Лютер. Спустя 11 лет после окончания войны этот план, казалось, издевался над идеей «семьи наций», воплотившей в себе пафос эпохи, и беспощадно вскрывал противоречие между победителями и побеждёнными, так и не преодолённое, хоть и прикрываемое поверхностными жестами примирения. Тем более, что план этот в качестве основания для покрытия долгов, которые должны были выплачиваться вплоть до 1988 г., снова ставил в повестку дня проблематичную статью (186) 231 об ответственности за войну, а между тем эта статья однажды уже тяжело травмировала сознание нации. На основе далёкого от реальности плана радикально-националистические группы сумели сполна использовать в своих целях ядовитое действие формулы «Le boche payera tout»[131]. А то, что должно было стать дальнейшим шагом к постепенному преодолению последствий войны и тем самым помогать стабилизации республики, превратилось, наоборот, в «точку кристаллизации принципиальной оппозиции против Веймарской „системы“.[132]
9 июля 1929 года радикальные правые объединились в имперский комитет по проведению плебисцита
