Застава на Якорном Поле

добродушием:

— Здрасте. Это что за исцарапанное чудо? — У него было длинное, в мелких прыщиках лицо, щетинистая короткая стрижка и мокрые красные губы.

Ежики обомлел. Он был не простачок, знал, что всякие бывают компании. И взрослые, и ребячьи. Не раз объясняли учителя и дикторы детских передач, что «в них объединяются те, кто не хочет нормально жить в обществе прогресса и благоденствия». Одни просто хулиганят от безделья, другие что-то «глотают» или «курят травку», а есть и такие, кто ограбить может. Мало того, ходили среди ребят слухи и о злодеях, которые поймают мальчишку или девчонку и мучают ради своего удовольствия… В прежние времена таких шаек было полным-полно, а сейчас, конечно, Охрана порядка прижала их крепко. И все-таки…

До сих пор Ежики везло, в злые лапы ни разу в жизни он не попадал. Но теперь, увидев компанию, сразу вспомнил все разговоры и слухи.

Было уже не до бумеранга, назад бы без оглядки. Но ослабели ноги, да и все равно поймают в чаще.

А те смотрели с ухмылками. Разные были ребята — и такие, как Ежики, и старше. И лица разные, но чем-то похожие. Выражением. И словно одинаково припудренные серой пыльцой. Старшему было лет пятнадцать — волоски уже над мокрой растянувшейся губой.

Лучась улыбками и прыщиками, предводитель встал:

— Охотишься, значит… А ну-ка, подойди, мой хороший…

Ежики сделал два слабеньких шага. Все равно не убежать.

— Не… я не охочусь. Я просто так бросал. — Голос каким-то противно тоненьким сделался.

Предводитель сказал:

— Охотишься, охотишься… Все охотятся в этой жизни друг за другом. И получается — сперва ты охотник, потом ты же добыча. Судьба — индейка, жизнь — копейка… Копейки есть?

— Не…

— Если есть, отдай сам. А то проверим и… Жижа, что бывает тем, кто говорит неправду?

Тощенький большеухий Жижа сидел по-турецки. Он поднял печальное треугольное личико, сказал пискляво:

— Больно бывает… ой как больно, прямо даже нестерпимо.

Ежики испугался не боли. Испугался бессилия, зловещей неизвестности, чужих грязных пальцев, которые вцепятся в него.

— Ребята, я… у меня только вот… — Он суетливо зашарил в кармане. — Но на нее ведь ничего не купишь, она старая…

— Ну-ка, ну-ка… — Монетка перешла к предводителю. — Глядите, детки.

Мальчишки вскочили, застукались лбами над добычей.

— Фи, — сказал писклявый Жижа. — С голого петушка — ни пера, ни гребешка. Тын, давайте его лучше почешем.

— Дурень, — отозвался предводитель Тын. — Это ан-тик-ва-ри-ат…

«Что же я наделал!» — ахнул наконец Ежики. Чуть не заплакал:

— Ребята, отдайте… Ну пожалуйста! Это же йхоло!

По всем законам отбирать йхоло было нельзя. Но этим оказалось наплевать на честные правила ребячьего мира. Толстый сопящий мальчишка оглянулся на Ежики.

— Нам-то что? Хоть йхоло, хоть… дуля с колом, — сказал он. Даже похлеще сказал.

Но Тын оказался хитрее.

— Йхоло? А поклясться двумя кольцами можешь?

Ничего особенного не было в такой клятве. Надо сцепить правый и левый мизинцы, потом дернуть, разорвать и сказать, глядя прямо в глаза тому, с кем говоришь:

Если лопнут два кольца,
Буду гадом без лица.

Просто, зато железно. Редко кто мог под такой клятвой схитрить. Это уж если совсем никакой совести и стыда перед собой нет.

Ежики пробормотал:

— Кто по пустякам такие клятвы дает…

— Йхоло разве пустяк? А?

Поймал его Тын! И смотрел, ухмыляясь.

Монетка не была еще йхоло. Чтобы вещь стала таким талисманом, надо ее поносить с собой, привыкнуть. А потом подержать в кулаке над пламенем настоящей свечки — до тех пор, пока терпит рука. Вот тогда — йхоло… А Ежики еще не успел. Он и забормотал про это — умоляюще, с плаксивой ноткой. И безнадежно…

— А обманывать нехорошо, — ласково перебил Тын. — Жижа, что бывает тем, кто обманывает?

— Ой, что бывает!.. — с готовностью запищал Жижа. — Ой, даже совсем ужасно…

Двое ухватили Ежики за локти, один — за плечи и уперся коленом ему в поясницу. А мерзкий Жижа присел, стиснул ему клейкими ладонями щиколотки. Ежики понял, что пришел в жизни миг отчаянной битвы. Насмерть! Он рванулся с такой яростной силой, что все четверо отлетели кто в кусты, кто на камни. Отскочил и Тын. Округлив рот мокрой буквой «О».

Враги полежали, отдохнули и, пригибаясь, начали подбираться. Отчаяние гудело в Ежики…

— Сто-оп, — вдруг сказал Тын. — Мальчик-то не прост…

Ежики метнулся, схватил с камней бумеранг.

— Храбрых мы уважаем, — задумчиво сказал Тын.

Ежики выдохнул:

— Отдавайте монету…

— Ну уж, так сразу… Ты ее сам отдал. Теперь за монету выкуп.

— Какой?

— А такой… Да не маши загогулиной-то. Если надо будет, все равно скрутим и причешем. Лучше слушай. Три дня будешь приносить нам дань. Подарки. Потом отдадим твою деньгу… Идет?

Куда деваться-то? Ярость и сила уже оставили Ежики. Он понуро кивнул.

— Колечками пусть поклянется, — предложил один из мальчишек. Тын возразил:

— А на шиша. Если хочет монету, придет без клятвы.

…Три дня подряд платил Ежики дань «садовым троликам» — так называла себя компания Тына («тролик» — это помесь подземного тролля и дикого австралийского кролика, так объяснил Тын). В сводчатом подземелье, под фундаментом срытой усадьбы, у троликов было убежище — они называли его бункером. Ежики, маясь от стыда, носил в бункер то банку натуральных засахаренных вишен, то коробку с большими орехами, где в некоторых не ядрышки, а мелкие игрушки-сюрпризы, то магнитный диск с фильмом-серией про Маугли. Носил, конечно, тайком от мамы, и потому было тошно вдвойне. И никому ничего не говорил.

Можно было признаться во всем Ярику, можно было поднять на ноги Морских орлят. Уж отряду-то шайка троликов была вполне по силам. Но пришлось бы рассказать ребятам, как позорно, без боя отдал монетку. При мысли об этом лицо и уши обдавало горячим паром.

Тролики встречали Ежики добродушно. Говорили спасибо. Усаживали с собой. Угощали сваренным на старой микроволновой печке густым, как смола, чаем. Рассказывали истории, от которых было тошно, будто босыми ногами вляпался в какую-то мерзость. Один раз дали даже глотнуть дыма из старинного черного мундштука с набалдашником — трубка мира, мол. Он закашлялся, поплыло в глазах.

— Хватит! — приказал Тын. — Мальчик нежный, мужские забавы не для него…

Ежики все терпел. Ради монетки. Потому что вернуть ее было для него теперь самым важным делом на свете. Казалось, что тогда искупит он свою трусость, а мальчика — того, чей портрет на денежке, — вызволит из постыдного плена.

И на третий день, уже притерпевшись к компании и осмелев, Ежики потребовал:

— Все! Давайте монету!