Председатель. Я и говорю, большинство (смеется).
Худой с длинным лицом. Кому можно, а кому и нельзя. Пусть не осуждаем попытку в принципе, но осуждаем попытку с негодными средствами, как это было в данном случае.
Седой и лысый. А если не прыгать, то и не допрыгнешь.
Худой с длинным лицом. В конце концов, это неважно. Пора бы кончать. Жалоба эта гроша выеденного не стоит.
Председатель. Давайте все же дочитаем жалобу до конца. Прошу вас.
Мишкин (он в явной неприязненной оппозиции и с нарочитой иронической усмешкой). Да тут, по-моему, и жалобы-то нет.
Возгласы. Читайте. И быстрее. Вон уже сколько времени.
Мишкин, «…в результате исход для нас, сослуживцев, печальный…»
Член комиссии с трубкой. Для сослуживцев! Сильны!
Мишкин. «…Мы потеряли прекрасного работника. Он вынужден сидеть дома на инвалидности…»
(Сцена типа знаменитой «немой», но с криками и возгласами: «Как!», «Что!», «Почему!», «Не было эмболии?!», «В чем дело?!, „Живой?!“ И так далее.)
Мишкин. «…В конце концов мы не…»
Возгласы. Подождите. Объясните. Он живой? И т.д.
Мишкин. Живой.
Председатель. А что вы сделали?
Мишкин. Удалил тромб. Восстановил сердечную деятельность. Зашил грудную клетку и через месяц выписал. Теперь у него инвалидность.
Председатель. Что же вы молчали и дурили нам голову? Простите, как ваше имя-отчество?
Мишкин. Евгений Львович. Вы ж не давали мне рта раскрыть.
Самый старый. Этого не может быть, Евгений Львович.
Мишкин. Потому что этого не может быть никогда? Нет, правда. Честное слово, на инвалидности (издевается).
Седой и лысый. Успели?
Мишкин. Раз живой.
Председатель. Когда это было, Евгений Львович?
Мишкин. Около полугода назад.
Председатель. Почему же вы нигде не сделали сообщения, хотя бы на обществе?
Мишкин. Не успел.
Маленький и круглый. Ну знаете ли! Шутка ли!
Толстый с гладкой прической. А как вы делали? Евгений Львович, расскажите, пожалуйста.
Мишкин. Да как описано.
Седой с шевелюрой. А сколько минут прошло от начала операции до удаления тромба?
Мишкин. Не больше пяти. А может, и меньше.
Председатель. Как вы успели?!
Мишкин. А мы торопились.
Председатель. Сердце обычно останавливается, если легочная долго пережата. А ведь еще и до этого препятствие мешает?
Мишкин. А это бывает от перегрузки правого желудочка. А мы случайно его поранили и тем самым разгрузили.
Самый старый. Поранили и не остановились?
Мишкин. Выпустили немного крови из правого желудочка, зажали рану и делали дальше.
Седой с шевелюрой. А дальше как же?
Мишкин. А после зашили.
Толстый с гладкой прической. У меня бы руки опустились.
Мишкин. Они у меня мысленно много раз опускались. А раньше и не мысленно.
Седой и лысый. Это уж точно уму непостижимо. Так вамвсем и надо.
Самый старый. Просто не верю.
Мишкин. Ничем не могу помочь.
Самый старый. Нет, Евгений Львович, я вам верю. Факт — этофакт. И все-таки трудно поверить в этот факт. Невероятно!
Мишкин. Да вы посмотрите историю болезни.
Самый старый. Обязательно! Обязательно. Изучать буду. Я вас поздравляю, коллега Мишкин. Я просто не знаю такого случая даже.
Председатель. Но почему же тогда жалоба?! Почему печальный исход, как пишут они?
Седой с шевелюрой. Как же! Что им успех! Что им наши радости, наши заботы и печали. У них свои. У них человек на инвалидность ушел. Для дела их — исход печальный. А для нас, простите, — это событие радостное. Дорогой Евгений Львович, мы вас искренне поздравляем, коллега. А жалоба…
Мишкин. Я дочитал ее до конца…
(Все гудят, не дают ему сказать.)
Председатель. Товарищи, нам же говорит что-то Евгений Львович. Дайте сказать. (Все тотчас замолкают. Слушают.) Прошу вас, доктор.
Мишкин. Я говорю, что прочел эту жалобу до конца, там вовсе…
Член комиссии с трубкой. Да плюньте на жалобу. Мы ответим…
Мишкин. Я говорю, что нет тут жалобы в конце.
Председатель. Как нет? А что там? Нам же из газеты переслали для разбора.
Седой и лысый. Переслали, наверное не дочитав до конца.
Толстый с гладкой прической. Да и мы до конца ведь не дочитали. А что у вас с рукой, Евгений Львович? На операции?
Мишкин. На субботнике. На погрузке картошки.
Седой и лысый. Фантастика!
Председатель. Ну ладно, ладно уж. Я ж говорю, нужен чиновник для доклада. Так что же они хотят? Давайте мне, Евгений Львович, я дочитаю. «…В конце концов, мы не имеем претензий. Мы не жалуемся». Так прямо и пишут, товарищи! «Мы не понимаем». Они, во-первых, не понимают, что все написанное в инстанции пересылается и все равно разбирается как жалоба, и для того мы здесь сидим. Мы должны думать, казнить или не казнить, а не казнить или награждать. Ну ладно, дальше. — «И если это велико, как говорили нам в больнице, то о великом напишите в газете. Если ординарно, но правильно — расскажите нам, чтоб было понятно. Если плохо — предупредите». Все, и дальше подписи. Ах, как некстати заболел инспектор. Собственно, все, товарищи, на сегодня. Для руководства нужен грамотный чиновник, а не специалист. До свидания. А вы чем-то недовольны, Евгений Львович?
Мишкин. Да нет. Теперь ведь всегда при эмболии придется идти на риск. Всегда придется оперировать.
Седой и лысый. Непонятно. Ну и что?
Мишкин. Кончилась свобода выбора. Каждый полученный успех лишает нас свободы выбора. Теперь не сомневаться буду я, а оперировать. Не думать, а действовать.
Самый старый. Что ж в этом плохого, если эксперимент за все уже решил?
Мишкин. А я не хочу, чтоб за меня что-то или кто-то решил, даже если я сам это породил! Я люблю сомневаться.
Самый старый. Нет, выговор, пожалуй, вам все-таки надо дать.. Утешайтесь тем, что и у других теперь уменьшилась свобода выбора.
Председатель (смеется). Я ж говорю, что нам не хватает чиновника, подготовлявшего бы материал. Время позднее. До свидания, товарищи.
ЗАПИСЬ ВТОРАЯ
А дело было так. Евгений Львович сидел дома в кресле, вытянув свои длинные, очень длинные ноги, пытаясь, не сходя с места, с кресла, загнать в угол собаку. Собака — прекрасный рыжий ирландский сеттер — увертывалась от ног, а Мишкин все больше и больше сползал, так что почти все его два метра, за
