тщеславия, одна сторона больше боится силы, другая — тщеславия. Мальчик смотрел на это олицетворение грубой личностной силы и пытался переделать в голове своей этого единоборца из противника во врага.
Понимаешь ли, сынок, когда воевали только ратоборцы-противники, так сказать единоличники, была большая возможность быстрого прекращения драки, могло быть и без лишней крови, можно было, победив одного только, остановиться на поле победы, не пойти дальше, а просто велеть принести, привести, привезти столько-то овец, золота, камней, хлеба. Но вот если вместо противника-неприятеля оказывается враг, — тогда все не так, тогда воюют до победного конца, тогда драка не до первой крови, а до последней крови. Страх легче всего делает из противника врага.
Мальчик долго глядел на могучесть и слушал громкие крики гиганта, старался вникнуть в смысл фраз, которыми соплеменники поносили его, — словесный вздор и мусор, который, если не хочешь необоснованного ожесточения, лучше не слушать, но мальчик специально долго слушал и, когда ожесточил свое сердце страхом достаточно, пошел к царю испросить себе разрешение на единоборство с титаном.
Сначала мальчика отговаривали, но он призывал в помощь рассказы о его успехах в борьбе со львами и медведями; ему говорили — твои руки созданы для гуслей, а не для меча; он же говорил, что меч ему нужен лишь как подспорье, символ, атрибут; ему говорили — противник твой опытный и умный боец; он говорил, что опыт их старых боев только поможет ему справиться. То есть он говорил, что победить ему поможет, как теперь говорят, не консерватизм, а его новаторство.
Понимаешь, сынок?
Спел мальчик свою песню, положил кифару, или лиру, на землю и пошел навстречу закованному грозному бойцу.
А тот смеялся, глядя на мальчика, и плакал, что столь невелик и незначителен его противник. Мальчик же не пошел вперед, аостановился, взял камень, вложил его в воловьи жилы, привязанные к раздваивающейся в виде рогов ветке, оттянул камень, зажатый в кулаке, натянул жилы посильнее, как теперь резинки натягивают, прицелился, потом отпустил конец, зажатый в кулаке, камень полетел и впился в лоб врага.
Мальчик применил рогатку. Я не знаю, он ли ее придумал, возможно, что и он. Во всяком случае, как говорится в ученом мире, «в доступной мне литературе я раньше это не встречал».
Так появилось оружие, уничтожающее противника без личного общения, на расстоянии. Оно позволило с большей эффективностью переделывать воина-противника, воина-неприятеля в воина-врага. Оно было первым звеном…
Мальчик не усомнился, не испугался, никто ему не сказал: что ж ты придумал! — и он никому не мог ответить: «Пустое! Разве вы не видите красоты торжества ума и механики!» Мальчик настолько еще не был образован.
Мальчик пел, играл, а потом опять воевал, стал царем и опять пел и играл. Родил другого царя, который известен в истории как самый мудрый человек того времени, — и никто ему не сказал: что ж ты придумал!
Мальчик все свои силы, знания, талант, образование — пока был мальчик — употребил на создание этой страшной игрушки.
Первой из страшных. И стал постарше, и воевал, воевал, воевал.
Но все-таки под старость бывший мальчик как-то спел: «Зачем мятутся народы и племена замышляют тщетное?»
Но все это было уже под старость, сынок.
— Поэтому, сынок, я хочу (ты спрашиваешь, что было на собрании, я и говорю), чтобы ты учился, был образованным, умным, талантливым, и очень хотел бы видеть тебя врачом или учителем. В этих профессиях меньше, чем где бы то ни было, у тебя будет возможности сознательно приложить руку к чему- нибудь подобному. А не только думать об этом под старость. И не засыпай, даже если папа несет тебе какую-то лабуду, придя с родительского собрания.
— Слушай, пап, а лук разве не был тогда? — Звонок.
— Ну вот опять. Опять телефонный звонок.
— Слушаю.
— Женя? Здравствуй. Это Таня. Ты знаешь, какая вещь… Володька, правда, не велел тебе звонить, но я все равно… Минут сорок назад у него появились сильные боли в животе. Он лежит и прямо стонет. Бледный. Не посоветуешь, что делать?
— Съел, что ли, что?
— Говорит, нет. А дома что ел, так это все ели. Встал с дивана, и вдруг сразу появились сильные боли. А перед этим ничего не было. Сразу началось. Может, грелку?
— Рвоты, поноса не было?
— Ничего не было. Только боли сильные. Все сорок минут, как началось, так все время стонет. Ты же знаешь — он терпеливый.
— Все терпеливые, пока не болит. А что я могу сказать! Сейчас приеду.
— Да он орать будет, не разрешает и неотложку тоже.
— Ну ладно, ясно. Сейчас приеду. И действительно, еще неотложку вызывать!
— Ты извини, пожалуйста, но я просто не знаю, что мне делать. Орет просто, стонет.
— Сейчас буду, жди.
— Ну спасибо, Жень. Только ты учти, я ему ничего не скажу.
На такси — это быстро. И через пятнадцать минут он был уже там.
— Привет. Чего лежишь? Напился, что ли? «Шютка».
— Не до шюток что-то. Ты позвонила?
— Ничего я не звонила.
— Врешь.
— Перестань орать. Никто не звонил — в гости могу зайти, если рядом был? А что случилось? Заболел?
— Ну и правильно, что позвонила. Очень болит, Женька. Постоянно болит, а приступами усиливается. А сейчас рвота была.
— Ничего не жрал такого?
— Ой, не могу, Жень, больно. Ничего не сожрал. Болит здесь вот. Точно. И сразу началось. Вот точно здесь. И тошнит опять.
— А черт тебя знает. Ну-ка покажи?
— А может, пройдет? Зря позвонила. Ой, больно очень.
— Что ты кобенишься? Раз уж пришел — показывай.
— А ты выйди.
— Вот это?! А раньше штука эта была у тебя?
— Первый раз вижу. Ой, Жень, болит.
— Дай-ка пощупать.
— Ой-ой-ой! Больно жутко. Ты не сильно, паразит.
— А не сильно — не поймешь.
— Так больно очень.
— А мне за это деньги и платят, что больно делаю.
— «Шютка».
— Вот именно. А здесь?
— Здесь меньше.
— Впрочем, тут и щупать особенно не надо. Это, парень, грыжа у тебя ущемленная. Довели тебя твои упражнения гимнастические. Оперировать надо. Все от общей хилости.
— Иди ты. Ой-йой.
— Что, и так все время, с такой периодичностью? Приступы?
— Как часы.
— Короче, чего тянуть. Надо ехать.
— Куда? Может, подождем?
