ладони, держа их перед собой на уровне глаз, что было признаком крайнего удовлетворения. — А что! И очень неплохо написали. А? Во всяком случае, нешаблонно. Правда? Какие-то свои слова нашли. Так ведь? А эти некрологи, которые пишут официально, — их же нельзя читать. Да? И вот так всегда: как только надо что-то сделать, так ко мне. А что же сами? А вот в том-то и дело, что у них самих всегда все получается шаблонно, неинтеллигентно. Не так? Так. Ну ладно, давай печатать, и сразу же пошлем лаборантку в министерство, пусть отвезет побыстрее. Где машинка? Черт знает что! Где машинка?! А ну, пойди посмотри у лаборанток… Нет ее у них?
Выходил помощник еще помощником, но вошел он, не найдя машинки, уже сотрудником.
— Вам ничего нельзя доверить! Машинку и ту ухитрились спереть! И что значит не нашел! Либо плохо искал, либо все вы к тому же и воры. Так? Есть ли среди вас хоть один человек, которому верить можно?! Сам найду!
Трудно было понять, трудно было придумать, как он, Начальник, собирается искать машинку.
Для начала он выгнал своего помощника, велел сидеть ему около кабинета и молчать.
«Сотрудник» вышел в комнату перед кабинетом, где всегда сидели на стульях и креслах помощники и сотрудники и откуда вели двери в лаборатории, уселся в кресло, закурил. Его, естественно, спросили, почему он взмылен, каково настроение у Начальника, и спрашивали еще многое, но Начальник велел молчать, а потому он ответил, что взмылен, ибо комната эта предбанник. Его поняли и больше не спрашивали. В «предбаннике» раздался один звонок, что означает вызов лаборантки в кабинет. На два же звонка должен был зайти врач из лаборатории. Начальник всегда возмущался тем, что ликвидировали секретарш у профессоров: «Сколько времени у нас отняли этим декретом. Теперь приходится выкручиваться — делать секретаря из лаборанток. Возмутительно».
Лаборантка вошла в кабинет, через минуту вышла и вызвала в святилище аспиранта, сидевшего у самой двери.
Начальник пригласил аспиранта сесть, сам тоже сел в соседнее кресло. Закурили.
— Ну, как идет работа?
— Материал, я считаю, полностью набран. Начал писать.
— Литобзор написал?
— Да. Сейчас печатаю.
— Когда дашь на прочтение?
— Как кончу печатать — недели через две, наверное.
— Что ж, ты две недели собираешься машинку держать мою? Я ждать не могу.
— Какую машинку?
— Какую! Мою, которую ты взял тут.
— Я?! Никакой машинки я не брал.
— У тебя ж нет своей. Я знаю. На чем же печатаешь? Если б ты дал машинистке — она б тебе дня за два напечатала, страниц тридцать — сорок, или сколько у тебя там в обзоре?
— Откуда машинистка?! Сам, конечно. Но машинку взял в прокате.
— В прокате! Неужели ты думаешь, что я так редко печатаю и она мне не понадобится целых две недели?!
— Клянусь чем хотите, но я не брал на кафедре никакой машинки. Да вот у меня и квитанция на взятую машинку из «Проката». Пожалуйста.
— Да ты что! Убери свою квитанцию. Я тебе и так верю. Что ж ты думаешь, я могу тебя подозревать в воровстве, что ли?! Так вы думаете о своем шефе? Мне просто нужно сейчас срочно напечатать один материальчик. Значит, ровно через две недели я жду готовый литобзор.
— Может, и раньше получится.
— Но крайний срок тебе две недели. Я должен с ним ознакомиться. А то так вы будете знать больше литературы, чем я. А ведь тогда нам придется расстаться. — Начальник засмеялся, аспирант улыбнулся. — Шучу, шучу, конечно. Позови мне кого-нибудь, кто там есть. О машинке, кстати, не говори никому. Ну, беги в палаты, работай. До двух часов дня ваше место там, а не в этой комнате у моей двери. Впрочем, хорошо, что ты оказался здесь.
Начальник подошел к окну и засмеялся:
— Иди посмотри. Вот она, трагикомедия жизни!
Под окном стояла машина с баранкой руля в виде круга с отверстиями по краю. Машину ручкой заводил, по-видимому, ее владелец, человек с двумя культями вместо рук. Рядом стоял другой человек на костылях — нога была в гипсе. Он вырывал ручку — хотел помочь. Первый не давал.
Начальник опять засмеялся:
— Глупо, конечно, что это смешно, но смешно. Безрукий и безногий. Безрукий-то одолел. Даже как-то грешно смеяться.
Аспирант стоял рядом и, улыбаясь, смотрел в окно.
— Ах, черт. — Начальник увлекся. — Не может. Надо ногой активнее помогать.
Из дверей выскочил в незастегнутом халате Сергей, подошел, небольшая перепалка — безрукий и ему не давал, но Сергей победил.
— Ну, вот и завелось, — сказал Начальник. — Ладно, иди работай.
У следующего он попробовал в дверях еще потребовать машинку.
С третьим он поговорил сначала о футболе, а потом стал выяснять про машинку.
Его со студенческих лет учили индивидуальному подходу, жил он по известной формуле: «Лечить надо не болезнь, а больного».
Наконец лаборантка вызвала Люсю.
— А ты зачем? Впрочем, как дела, Люсенька?
— Все нормально. Наверное, через час пойду в операционную.
— Ты представляешь, вот, пожалуйста, мне поручили написать некролог. Посмотри.
— Почему тебе? Ты-то какое имеешь к нему отношение?
— Вот в том-то и дело! Как кого-то продвигать — так своя когорта, а как написать что-то — так я.
Люся просмотрела исписанный лист, вздохнула, улыбнулась и сказала: «О вы, которые, восчувствовав отвагу, хватаете перо, мараете бумагу, тисненью предавать труды свои спеша, постойте — наперед узнайте, чем душа у вас исполнена…»
— Ты не находишь, Люсь, что Пушкин уже стал для тебя шаблоном?
Люся засмеялась:
— Наверное, ты прав, но он такой искренний. А потом, я не виновата — это само получается.
— Слушай, ты представляешь! Кто-то спер машинку из кабинета.
— Не может быть. Этого просто не может быть. А чью машинку?
— Чью! Мою, конечно. Кто-то из своих. Вообще-то ключ есть только у меня, но открыть может каждый — это известно.
— Что ты говоришь! Ничего ты думаешь о нас, о своих сотрудниках! Разве можно!
— Но машинки-то нет.
— И ты всех вызываешь и спрашиваешь?
— Я ж не говорю: украл — отдай, я вполне тактично: напечатал, и хватит — мне нужна.
— Временами я тебя просто ненавижу, и это еще ничего — это еще любовь. А временами — тихо сомневаюсь, тогда мне страшно за себя. Плохо ты к людям относишься. Ко мне ты лучше относишься, больше веришь.
— Баба, она баба и есть! К тебе мне плохо относиться!
— Ну вот Сергея-то ты не любишь, а относишься к нему лучше, чем к другим, просто потому, что и он тебе верит больше, чем другие.
— Кто тебе сказал, что я не люблю его?
— Я и сама не без глаз. А все равно ты ему веришь — потому как он тебе верит. Это ж, наверное, чистая математика, чем больше ты доверяешь, тем больше тебе верят. И наоборот. Прости, милый, за сентенции, но ты и меня обидел — заставил сомневаться.
— Права ты, по-видимому, Люсенька, но, понимаешь, очень уж машинка нужна. Срочно некролог надо перепечатать. И где она может быть?!
