лаборантку. И дату сегодняшнюю зафиксировать. Пожалуй, я всем вам напишу бумагу об обязанностях каждого, чтобы не выглядело все это как-то особенно, необычно, не как у всех. Он ведь не белая ворона.
ПИСЬМО
Мой Начальник!
Я уж и не знаю, как мне теперь к Вам обращаться. Пусть это будет последняя шутка из нашего совместного прошлого.
Я ухожу — это решено и Вами, и мной тоже, — не бороться же.
Я очень огорчен, что Вы так странно и жестко относитесь к несчастьям отдельных лиц. Мне-то кажется, что на первом месте в людских взаимоотношениях надо жалеть людей в несчастье, даже если мы свою сострадательность не можем оформить законодательно. Я думал, Вам не чужда формула: пожалей ближнего своего, как самого себя жалеешь. Я думал, для Вас естественно, что, конечно, не каждый достоин уважения, но, безусловно, всякий заслуживает сострадания. И вдруг…
Я все не так понимал: по-видимому, я не видел и не слышал, а теперь для меня оказалось «вдруг». Сам и виноват: человеку даны глаза, уши, язык и руки — для взаимосоотносительства, а не только для самовыражения.
И Вы вот тоже, как и я, наверное, много думаете о других: кто как виноват, кто чем плох, кого наказать, обучить, исправить, а ведь главное, как мне теперь кажется, в нашей жизни — все эти вопросы обращать к себе, на себя. И если б так все…
Я придумал, мне казалось, что помыслы и дела у Вас просто не сливаются, они просто идут параллельно. А этого быть не может, как я сейчас понял.
Мне жаль, что мы расстаемся так жестко и недружелюбно. Вы уж простите мое многословие — это последний раз. Постараюсь не судить, хотя бы для того, чтобы не быть судимым.
Да, глубокоуважаемый товарищ Начальник, мой генерал! Жизнь нам дается один раз, и прожить ее надо так, чтобы доставить максимум удовольствия себе и минимум огорчений окружающим. Впрочем, наверное, все зависит от того, что считаешь удовольствием. Это первое.
А дальше…
Вот какую идеальную схему человека я придумал, — к сожалению, только придумал:
Живет хороший человек. Есть у него любимые занятия, есть радость жизни. Он помнит, учителей много, а радующих почти нет. Он старается быть честным, быть добрым. Он старается сначала увидеть в людях только хорошее. Он априорно всех любит, а дальше… как получится. Он если не соглашается, то с уважением, без крика, потому что он ищет истину, а не старается увлечь за собой других. он ищет истину и в этом поиске находит удовольствие.
И вот этот идеал, к которому я хочу бесконечно приближаться, обрел ЦЕЛЬ ЖИЗНИ и, стало быть, ТОЧКУ ЗРЕНИЯ.
(Видали ли Вы в переполненном метро человека, одолевшего себя целью — сесть: как он стоит на платформе, как приближается к двери, как влетает в вагон, как он относится к другим, какое выражение лица у него?)
Человек стал двигаться по дороге прямой и ясной к своей цели. Он, идущий к цели, даст людям потом радость или, что ближе нам, — даст людям здоровье. А пока надо учить, ибо его точка зрения наиболее правильна, с его точки зрения. Он перестает радовать ближних — он старается их учить.
Цель возвышенная — здоровье. Можно многое себе в борьбе позволить… ну конечно же чуть-чуть и один раз, а там уже и все А дальше, по достижении ее, «его цели», дальше конечно же все вернется: и честность, и порядочность — все, что было утрачено в борьбе. В борьбе, когда вдруг забывают, что «средства» не дорога к «цели», а составные части ее.
Я не буду бороться с Вами, не буду доставлять Вам новых огорчений. Но я не «непротивленец». Злу противиться надо, но очень не хочется противиться насилием. Война «зла» и «насилия»! — от чьей победы придет радость?
«Противление злу добром, доверием» — это тяжело, это иногда абсолютно невозможно, но стремиться к этому надо. Попробовать надо.
Вы говорите, что правда стоит того, чтобы за нее морду бить. Нет. Она, правда, все равно пробьется — не сейчас, так через год, пусть даже через сто лет. И неведомо, как и каким путем.
Будущего, как физической реалии, для ныне живущего нет. Во всяком случае, он себе его не представляет серьезно. Мы умрем, и с нами умрет наш мир. Останется мир других, мир иной. И мы не узнаем какой. И этот мир других людей, может быть, со смехом отвернется от наших тактик, методик, операций. Вы разрабатываете операции при раке (и правильно, конечно), а лечить его будут порошками.
Стоит нам решить, что будущее есть, физически для нас существует, что в этом будущем есть наша ЦЕЛЬ… Вот тогда-то мы и начинаем себе позволять…
Даже если мы стремимся к цели для блага нашего непосредственного будущего, почти настоящего, для блага собственного ребенка. Будущее, и даже собственный ребенок, со смехом и презреньем отбросит наши идеалы врача, принципы лечения, заботы, придумав очередной конфликт «отцов и детей», «врачей и больных» и тому подобные.
Верно сказал один из самых спокойных мудрецов древности: «Нет ничего лучшего, как наслаждаться человеку делами своими; ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него?» И другой, еще более древний мудрец (простите за занудство) : «он оскорбил меня, он ударил меня, он одержал верх надо мной, он обобрал меня». У тех, кто таит в себе такие мысли, ненависть не прекращается. Ибо никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она, — странная индийская логика!
Ну вот и прощайте, мой генерал!
Я все сказал, что, конечно, надо было говорить много раньше. Но ведь я не идеал. Я этого не сделал вовремя, за что казнен, за что казнюсь.
Может, в будущем, через несколько лет, встретимся, поговорим.
Мы, наверное, оба будем тогда другими. Будьте счастливы, Мой Бывший Начальник.
ЧЕЛОВЕК ПРЕДПОЛАГАЕТ
— Черт побери! Влипли!
— Что такое?
— Встречают кого-то. Дорогу перекрыли. Объезжать надо.
— Вот никогда не предупреждают. Совершенно невозможно ничего планировать. Я ж опоздаю.
— А я что могу поделать?
— Да я вас и не виню. Просто я опоздаю.
— Планировать захотели. Я вон пошел ключ сделать в мастерскую. Знаю, когда работают. Знаю, когда перерыв. Прихожу — мастер сидит, а на стекле записка, что сегодня не работает. Я ему говорю чего-то, а он мне через окошко на бумажку пальцем тычет. И слушать не хочет. И весь разговор.
— Ну и с вами, таксистами, тоже не очень-то попланируешь.
— Ну и что ж! Мы как все.
— Как все, как все, а сами говорите о планах. Думайте лучше, как объезжать будем.
— А чего тут думать? Как-то вывернуться надо и кругаля давать, будь здоров. А вам зачем в прокуратуру?
— Ну, уж вы начинаете спрашивать лишнее. А вдруг я преступница?
— Ну а мне-то что? Мне довезти вас до места, и все. Задерживать не надо — вы и сами туда едете. — Он захохотал.
Люся стала вспоминать все события, все, что произошло. И стала злобиться на весь свет, на обстоятельства, на любовь, на любимого. От всего, от всехней глупости, тупости и кажущегося здравомыслия ей теперь приходится общаться со следователем.
— Вот ведь! И здесь заворачивают. Где ж нам объехать?
— Ну, подумайте, как же так можно?! Перекрыть такой участок движения. А как же я в парк попаду? Это ведь не на один час. А мне в шесть вынь да положь, а надо быть в парке. Иначе часы прибавятся, и весь план будет другой. Это ж деньги.
