Она снова посмотрела на него:
— Похоже на то. Ну… ну ладно. Но что ты сказал? Мы больше не сражаемся с серебряными? Почему? Ведь дело не в том, что я не… что… Она замешкалась. — Я вовсе не хочу торчать на заставе! Я хочу ходить в походы, но в теплой куртке, с полными вьюками, с водкой… Водка! — Она аж захлебнулась. — Я вернусь, — пообещала она, — но сначала… Дай мне хотя бы в нужник сходить. И поесть! Чего-нибудь горячего! — В голосе ее снова зазвучало раздражение.
Она открыла дверь, вышла наружу и… увидела своих солдат.
Замотанные в тряпки, засыпанные снегом люди ждали на плацу, верхом на измученных лошадях. Ровные, дисциплинированные тройки, готовые к докладу. Докладу, о котором она забыла. Вокруг всадников собиралась местная пехота.
Глядя на заиндевевшие бороды и красные носы, а ниже — негнущиеся, посиневшие пальцы, держащие поводья, подсотница вдруг ощутила, как сжалось ее сердце. Она медленно подошла к солдатам, обводя взглядом их лица, не пропуская ни одного.
— Что вы здесь торчите? — хрипло спросила она. — Лошадей на конюшню, быстро! Я… — Она на мгновение замялась. — Я подогрею вам вина на кухне… Надеюсь, тут еще осталось немного, а если нет… придумаю что-нибудь. Приходите все!
Она повернулась и поспешно ушла. Ей было немного весело, но вместе с тем очень грустно… Она понятия не имела отчего.
Тереза уже несколько недель жила словно королева. В ее распоряжении были две комнаты, предоставленные ей одной. Но это ее не радовало… Пустые и холодные помещения офицеров заставы постоянно напоминали о смерти. Ведь эти люди никуда не ушли. Они погибли, и некоторых даже не могли похоронить.
Подсотников в Эрве все время преследовали несчастья. Посланный за теплой одеждой и провизией, еще до памятного похода Равата, командир топорников пропал без вести вместе с возничими и солдатами сопровождения. Скорее всего на обратном пути они наткнулись на алерцев. Подсотник лучников погиб под Алькавой. С командирами двух клиньев конницы, прибывшими из западного округа, Тереза не успела даже переспать, не то что подружиться. Они пропали где-то в поле вместе со своими солдатами. Кажется, один отряд она потом нашла. То, что от него осталось.
А месяц назад умер офицер топорников, алькавец, раненный во время достославного отступления Амбегена, когда остаткам тяжеловооруженных отрядов удалось пробиться к Эрве. Он долго мучился. Эту смерть она переживала сильнее всего: старый солдат умирал спокойно, она заботилась о нем как могла. Между приступами боли он рассказывал ей самые разные, иногда немного непристойные, иногда грустные, а иногда забавные истории. Однажды, вернувшись из похода, она обнаружила пустую постель.
Тереза с сожалением вспоминала о том, как злил ее когда-то устраиваемый мужчинами беспорядок. Теперь при виде грязной миски или ножа, воткнутого в стену в качестве вешалки, Тереза только порадовалась бы… При множестве недостатков мужчины были доброжелательны и обычно более откровенны, более искренни, чем женщины. Когда-то, едва добившись приема на службу в легион, она начинала в десятке лучниц, так что хорошо знала, что представляют собой женщины — спутницы жизни в гарнизоне… Она предпочитала мужчин. Несмотря ни на что.
Рават охотно принял ее приглашение; ей даже показалось, он предпочитает ее жилище комендатуре, постоянно напоминающей о докладах офицеров, сотник явно хотел избежать подобных ассоциаций. Он нуждался в разговоре, а не служебном докладе. Они договорились встретиться поздно вечером.
Тереза поймала себя на том, что пытается придать холодной, неуютной обстановке немного тепла. Эта мысль ее почти разозлила, но по-настоящему она рассердилась лишь тогда, когда медный гребень безнадежно увяз в жирных, грязных, спутанных волосах. Швырнув гребень в угол, она сделала все возможное, чтобы выглядеть как можно хуже, то есть так, как обычно, после чего успешно превратила обе комнаты в такой же хлев, как и всегда. Это ей удалось превосходно и тотчас же привело ее в неподдельную ярость. Когда Рават наконец пришел, она едва не набросилась на него, разозленная своим детским поведением и осознанием того, что сама она страшна как пугало… что, впрочем, не соответствовало действительности. Гнев стягивал ее чересчур широкий рот, а верхняя губа иногда приподнималась, открывая ослепительно белые и ровные зубы. Выигрышно смотрелись и широко раздутые ноздри, воинственно наклоненная голова придавала взгляду заносчивую вспыльчивость. Она выглядела вполне симпатично… и неожиданно прочитала это в глазах коменданта. Сбитая с толку, Тереза успокоилась — и, увы, тут же подурнела.
Оба не знали, с чего начать, так что сперва просто сидели и пили принесенную Раватом водку. На голодной и холодной заставе это была настоящая редкость.
— Это солдаты… — вдруг ни с того ни с сего сказал сотник, покачивая жидкость на дне кружки.
Тереза вопросительно посмотрела на него.
— Это солдаты, — повторил Рават, всматриваясь в кружку, словно промывал в ней золото. — Серебряные алерцы. Они носят щиты и панцири, и у всех вехфеты. Обязательно — вехфеты, и обязательно — щиты. Не каждый, у кого есть щит и вехфет, — солдат. Но у каждого солдата обязательно имеется и то и другое. Это солдаты, такие же, как мы. Мы сражаемся с войском.
Он покачал головой:
— Стаи, за которыми мы всю жизнь здесь гоняемся, — это грабители. Банды разбойников, вроде наших Всадников Равнин. Отбросы общества. Но вместе с тем это как бы… профессия. Понимаешь? Так, как у нас охотники или даже китобои. Слышала о китах? Можно не быть китобоем, можно не любить охоту на китов, но добывать китовый ус и жир. Солдаты Серебряных Племен покупают у грабителей добычу. Охотнее всего — наше оружие. Там нет железа, а если даже и есть, они не умеют его выплавлять, а тем более обрабатывать. Они проигрывают… — Он посмотрел подсотнице прямо в глаза и тут же снова опустил взгляд. — Те орды золотых, что когда-то к нам приходили, — ерунда. Просто заплутавшие стаи. Золотые, они наподобие наших волков. Но там, — он показал в неопределенном направлении, — их десятки тысяч. Они истребляют все живое, без разбора… Страшный, проклятый мир, преданный собственным создателем. Знаешь, кто останется лет через сто или двести? Одни золотые. Они будут пожирать друг друга — среди шипастых лесов и мягких как пух, ядовитых растений, которые могут есть только вехфеты. Золотые выживут. Они умеют только убивать, они не в состоянии что-либо создать, у них нет даже языка, хотя они как-то общаются между собой. И тем не менее они — разумные существа… Ведь золотые знают огонь и умеют им пользоваться. А знаешь, как они танцуют? О, как прекрасно они танцуют под звук чего-то похожего на бубны… Ты бы не поверила. Зато серебряные умеют рисовать. Видела их щиты? Ну вот.
Он замолчал и отхлебнул водки.
— Ты мне рассказываешь… свои сны? — тихо, как будто несмело, спросила Тереза. — Я слышала, ты и… ну знаешь, те двое лучников… Вы вроде видите сны об алерцах. Это правда?
— Я даже начинаю понимать их язык… Отдельные слова, иногда чуть больше. — Рават вздохнул. — Не знаю, что случилось, Тереза. Или, наверное… знаю. Я был там, когда они откопали своего бога. Астат и Агатра тоже были. Видимо, тогда и… А когда еще? До этого ничего подобного не происходило.
— Но… — Подсотница поколебалась. — Но чего ты, собственно, хочешь? То есть что со всем этим делать? Ведь это только сны… Какая от них польза? В чем суть? Я могу тебя выслушать, это и в самом деле очень интересно… Девушка чувствовала, что говорит что-то не то, но лучших слов подобрать не могла. — Вот только…
Она замолчала. Странным образом ей было жаль этого угасшего, измученного человека, который, оказывается, вот уже несколько месяцев живет чем-то весьма необычным и непонятным. Она хотела спросить, почему он выбрал для исповеди именно ее. Но это могло быть превратно истолковано… А как иначе? Они ведь друг друга не любят, никогда не любили, три месяца вообще друг с другом не разговаривают, и…
Она прикусила губу и все же спросила:
— Почему я? Какой помощи ты хочешь? Или от меня требуется только выслушать?
Ее слова прозвучали сухо, неприязненно, почти враждебно.
— Я сплю все дольше, все чаще мне снятся сны. — Тон Равата неожиданно стал деловитым. — С Астатом и Агатрой происходит то же самое. Вот только я — командир этой заставы, а ты — мой единственный офицер, то есть, в силу обстоятельств, и заместитель. Астат и Агатра уже не годятся даже на
