Уолли взглянул в щелочки его глаз, прикрытых тяжелыми веками. Потом, чтобы разрядить неловкость, он вынул из холодильника еще три бутылочки пива. Напряжение рассеялось, и Пэдди спросила:
– Вы хотите взять машину прямо сейчас?
Кризи отрицательно мотнул головой и вынул из кармана карту Рима с подробным планом автомобильных магистралей. Он указал на помеченную крестиком точку, расположенную сразу же за выездом из города около восточной автострады.
– Здесь, около Монте Антенне, есть лагерь для автотуристов. Я бы хотел взять машину там в первой половине дня, если, конечно, вас это устроит.
Пэдди кивнула.
– Нам так будет даже удобнее, потому что за это время мы успеем сдать свои вещи в камеру хранения на вокзале.
– Куда вы потом собираетесь ехать? – спросил Кризи.
– В Бриндизи, – ответила Пэдди. – Оттуда отходит паром в Грецию.
Кризи выпил глоток пива и задумчиво оглядел небольшое, но удобно обустроенное помещение. Потом внимательно посмотрел на австралийцев и сказал:
– Я сам собираюсь на юг. Если хотите, я бы мог вас подбросить – так было бы меньше лишних хлопот.
Обсудив это предложение, они сочли, что в нем есть свой смысл. Кризи сказал им, что особой спешки у него нет, он планирует растянуть эту поездку дня на три-четыре. После того как вопрос о совместном путешествии был решен положительно, Кризи предложил оформить сделку купли-продажи в Бриндизи.
Чтобы отпраздновать покупку машины и подкрепиться – уже подошло время обеда – Пэдди открыла несколько банок с консервами и приготовила еду, а Уолли откупорил еще три бутылочки пива.
Когда Кризи ушел, Пэдди заметила:
– Он не француз, а американец.
– Откуда ты знаешь? – спросил Уолли.
– Я поняла это по тому, как он ест. Так едят только американцы.
Уолли недоверчиво на нее посмотрел, но она твердо стояла на своем.
– Они держат нож и вилку, как все нормальные люди, но, разрезав мясо на куски, кладут нож на стол, а вилку берут в правую руку. Это очень неудобно. И тем не менее все они так поступают.
– Ну и что из этого?
– Ничего, просто он не француз.
– Думаешь, с ним все в порядке? Он нам совершенно ничего не оставил – ни адреса, ни телефона. Просто попрощался и ушел.
Пэдди пожала плечами.
– Но деньги ведь он оставил. – Она, задумавшись, замолчала. – Он, конечно, не тот, за кого себя выдает, но сейчас многие так делают.
– Крутой малый, – сказал Уолли с улыбкой. – Господи, да он даже больше тебя!
Пэдди усмехнулась в ответ и снова задумалась.
– А мне он ведь понравился, – сказала она после паузы. – Не суетится по-пустому, зря слов на ветер не бросает. Поживем – увидим.
Ковбой сел на твердую скамью. Когда он еще только начинал работу священника, ему нравилось исповедовать – конечно, ему рассказывали совсем не то, что епископу, но это тем не менее вносило некоторое разнообразие в монотонность его будней. Теперь он стал старше, и эта процедура все больше его утомляла. Может быть, в крупных городах грехи интереснее, но здесь, в селении Надур на острове Гоцо, он без труда мог предсказать любое прегрешение почти каждого прихожанина его церкви. Конечно, у старика Салву изобретательное и живое воображение, но со временем и его выдумки стали предсказуемыми.
Мягко прошуршала штора, и сквозь мелкое сито решетки исповедальни донесся голос Лауры Шкембри.
– Прости меня, отец, ибо я согрешила.
Ковбой подался вперед.
– В чем твой проступок?
Последовал список незначительных прегрешений, которые он, как обычно, отпустил и откинулся на спинку стула в ожидании следующего посетителя.
Однако женщина из исповедальни не вышла – шороха шторы он не услышал, вместо него донесся ее вздох.
– Ты еще в чем-то хотела покаяться?
– Прости ей, отец мой. Моя дочь согрешила.
– Тогда она должна прийти ко мне и исповедаться.
Заведенный порядок был нарушен.
Дочь Шкембри оставалась для Ковбоя загадкой. Она каждое утро приходила к ранней мессе, чего никогда раньше не делала, но ни разу не вошла в исповедальню. И тем не менее молилась она последнее время в храме каждый день.
– Ты не можешь получить отпущение чужих грехов.
По другую сторону решетки снова раздался тихий голос:
– Я не прошу тебя отпустить мне ее грехи – мне нужен твой совет.
Дело приняло совсем странный оборот.
За все годы, что он был священником приходской церкви Надура, Лаура Шкембри никогда не обращалась к нему за советом, наоборот, нередко сама подсказывала ему, как лучше поступить в деликатной или сложной ситуации, особенно когда он только начинал свою работу. Лаура была совсем не из тех людей, которые испытывают перед рясой священника благоговейный трепет. Вопрос ее озадачил Ковбоя: дать совет в отношении Нади, скорее всего, будет нелегко.
– Она беременна.
Опасения его оправдались. Теперь вздохнул священник. Вот уж поистине путь этой женщины по жизни усеян терниями!
– От американца?
– Больше не от кого. Легкомысленной и неразборчивой в связях ее никак не назовешь.
Он почувствовал в ответе Лауры вызов, хотя прозвучал он скорее как извинение. Уняв звучавшее в голосе раздражение, Ковбой спокойным тоном спросил:
– Какого же совета ты ждешь от меня?
Он почувствовал, что напряжение женщины спало.
– Надя ничего не сказала об этом Кризи и нам с Полом запретила ему говорить. В этом часть ее греха. Она хотела зачать от него дитя, но использовала его для этого лишь как производителя.
– Она его не любит?
– Не знаю, мне трудно об этом судить, – в голосе Лауры снова звучала неуверенность.
– Как же так – ты же ее мать?
– Я только знаю, что с самого начала, когда она с ним сошлась, она решила от него забеременеть. Как она теперь к нему относится, я не знаю. Надя мне только сказала, что у нее будет ребенок. Она теперь сама не своя.
– Так какой же все-таки совет ты хотела бы от меня получить?
– Говорить мне ему об этом или нет?
Ковбой снова откинулся на спинку стула и глубоко задумался. Как и многие другие на Гоцо, он знал, что Кризи сейчас занят делом, которое многим людям несет смерть. Дочка Шкембри никогда ничего просто сделать не могла – вечно впутывалась в какие-то истории, которые, как правило, приводили потом к тяжелым последствиям.
– Ты знаешь, что сейчас делает американец?
– Да.
– То, что он делает, – грех пред Господом.
– У него есть на то серьезные основания.
