из памяти, желтой от никотина, из трепанных-перетрепанных нервов.
Здесь он учил сыновей, тогда еще маленьких, таскать красноперку на тесто. А на спиннинг брались лещи, иногда щурята. Борис Григорьевич смотрел на противоположный берег, на ивы, смыкающиеся ветвями с собственным отражением, и думал, какое было бы счастье, если бы на работу вообще не ходить, о завтрашнем дне не думать и только рыбачить себе да рыбачить.
Сбылось. Он не думает о завтрашнем дне. Не ходит на работу. Читает по восемь часов в день глянцевые учебники пищевой химии и биологии синтеза, не понимает ничегошеньки во всех этих новых формулах, чувствует себя тупым первоклассником и, отчаявшись, идет на рыбалку, и так изо дня в день вот уже почти год.
…Клюнуло. Теперь Борис Григорьевич осторожно выбирал напряженную, дергающуюся «стальку», спиннинг гнулся, Борис Григорьевич сопел и краем глаза высматривал на земле подсак. Азарт. Он все-таки сохранился от прежних времен, может быть, потому, что такая большая рыба попадается редко, и, если продеть веревочку сквозь жабры и пронести улов через поселок на плече, дети будут бежать вслед, взрослые будут уважительно оборачиваться, дергать друг друга за рукава, показывать…
Щука. Очень большая. Очумелый удар хвоста, травинки, прилипшие к блестящему серому боку. Боже мой, щука, а запечь в фольге… А зафаршировать…
Борис Григорьевич перевел дыхание. Рыба, надежно увязанная в сетке, билась, сшибая метелочки травяных колосков, а рядом на пригорке стояли две поджарые поселковые кошки и человек старше тридцати, незнакомый, в джинсах, кедах и ветровке.
– Поздравляю, – сказал человек. – Улов.
– Улов, – согласился Борис Григорьевич. И выжидательно замолчал.
– Я вас искал, Борис Григорьевич, – сказал незнакомец. – Соседи сказали, что вы на рыбалке.
– Пандем сказал, что я на рыбалке, – суховато поправил Борис Григорьевич.
Незнакомец кивнул:
– Пандем тоже.
Борис Григорьевич задумчиво вытер руки о штаны. Пандем считает, что незнакомец имеет право отрывать его от интимнейшего занятия, а Пандем, надо признать, деликатен. Значит…
– Я знал, что вы приедете, – он снял катушку со спиннинга. – Вы из этих… из представителей Пандема на земле?
– Вряд ли Пандем нуждается в представителях, – гладко ответил незнакомец. Борис Григорьевич хмыкнул.
– Меня зовут Ким Каманин, – сказал визитер. – Я хирург, работал в клинике имени Попова, если это вам о чем-нибудь говорит.
– Говорит, – медленно отозвался Борис Григорьевич.
– Ну так вот, – Каманин развел руками. – У нас с вами сходные… – он запнулся, будто подбирая слово, – …проблемы.
– Вы младше меня раза в два, – сказал Борис Григорьевич. – Из вас выйдет замечательный пищевик- технолог. Или учитель физкультуры. Или еще кто-то… Вы действительно думаете, что вы – вы – можете сказать мне что-то, чего еще не удосужился сказать Пандем?!
– Человек говорит с человеком, – пробормотал Каманин и посмотрел на свои пыльные кеды. – Видите ли… Я был одним из тех, с кем Пандем встречался… в человеческом обличье. Я считаю его своим другом. Может быть, поэтому…
Каманин замолчал.
– Ладно, – сказал Борис Григорьевич без особой радости. – Идемте.
…У Каманина была машина, поэтому вместо обычного часа, который занимала дорога на велосипеде, они уложились в десять минут (и это при том, что Каманин пропустил поворот и пришлось разворачиваться). Дом стоял незапертый, Пират приподнял голову и сказал «гав» – равнодушно, для приличия.
– Один живу, – сказал Борис Григорьевич, сгружая велосипед. – За бедлам – простите великодушно.
И подумал: «Наверняка он все знает. От Пандема». О том, что старший сын в Мексике, что дочь в Австралии, что жена в Канаде… Жена у него вообще-то строитель. Строителям теперь хорошо жить. Еще инженерам.
– Чай будешь? – Борис Григорьевич по привычке легко переходил на «ты».
– Спасибо, – сказал Каманин.
Борис Григорьевич с сожалением посмотрел на щуку. Так никто в поселке и не увидел; зафаршировать бы ее прямо сегодня, гостей позвать…
– У меня есть фотоаппарат, – сказал Каманин.
– Незачем, – сухо возразил Борис Григорьевич. Поставил чайник на плиту, снял с полки чашки. Подумав, вытащил пачку кильки в томате. Нарезал хлеб-«кирпичик»:
– Скоро, говорят, и рыбу ловить нельзя будет? Будем синтезированную есть, и свинину синтезированную, и говядину… Да?
– Не думаю, чтобы нельзя, – негромко ответил Каманин.
– А Пандем что говорит? – Борис Григорьевич осторожно отогнул жестяную крышку с острыми, как щучьи зубы, краями.
– А вы спросите, – отозвался Каманин еще тише.
Борис Григорьевич вздохнул:
– Не люблю я с ним разговаривать, Ким… как тебя по батюшке?
– Просто Ким.
– Так вот, просто Ким, не могу я с ним… вроде как с собой говорю. Но сам себе такого ведь не наплету, если не сумасшедший. Нет-нет да и подумаю: все, старый дурак, допрыгался, шиза пришла… Вот так. Плохо мне с ним говорить, просто Ким. Вроде как в зеркало смотреть с большого бодуна. И противно, и страшно. Умом понимаешь: вот все здоровые, как лошади, и живут по сто лет, даже те, кому помереть бы стоило. Вот невестка моя на базаре стояла с утра до ночи, а тут вдруг вспомнила, что она вроде как на химика училась… И еще хорошо – бюрократии нет никакой, я же ее печенками ненавидел, эту заразу. Бюрократию, в смысле, а не невестку. А теперь ни одной бумажки: нужно тебе что-то, так сразу и получаешь… Так что умом я, пожалуй, очень даже за Пандема. Людям надо, чтобы за ними приглядывали. Не всем, конечно… Мне вот не надо. Да и страшно… против лома нет приема, как говорится. Вот он велит не убивать. И никто не убивает. А сказал бы – убивайте? А сказал бы – постройте мне идола и на колешках перед ним ползайте? А сказал бы – принесите мне в жертву сына там или дочь?
– Ну вы же ни от кого не требуете жертв, – тихо сказал Каманин. – Почему вы думаете, что Пандем глупее или злее вас?
Борис Григорьевич потер седеющие усы:
– Себя-то я хорошо знаю. А кроме того… Таких, как я, миллиарды гуляют, вот сбреду я, предположим, с ума, так живо мозги вправят или там запрут. А
– Я тоже этого боялся, – подумав, пробормотал Каманин.
– А теперь? Теперь перестал бояться?
– Он мой друг, – Каманин вдруг улыбнулся. – Друг может сомневаться, может быть неправым…
Борис Григорьевич разложил кильку на ломтики хлеба – получились бутерброды. Заварил чай. Пододвинул к Каманину фарфоровую сахарницу с одной отбитой ручкой:
– Это опасное, дружочек Ким, заблуждение. Подружился огонь с еловой веточкой…
– Я ведь тоже не вчера родился, – Каманин вдруг стал упрямым, очень упрямым. – Кое-как могу отличить брехню от правды… Кроме того, Пандем меня когда-то вытащил из очень скверной… переделки. Тогда, когда смерть еще была.
Борис Григорьевич улыбнулся. Какая чудная оговорка; этому юнцу кажется, что он бессмертен. Как будто смерть в девяносто или даже сто лет – не смерть вовсе…
– …Да я, собственно, не говорю, что Пандем брешет, боже меня упаси… Может, он действительно нас всех возлюбил. С чего возлюбил, с какой такой радости – другой вопрос… Знаю, что ты мне скажешь, устроитель будущего. Скажешь, что я в депрессии, потому что потерял работу. Потому что все мои годы,
