обжорства, был коньяк, желательно хороший. Я стал припрятывать бутылки, иначе к вечеру мой Сазон Сазонов веселел до неприличия, говорил еще громче, и пытался с балкона регулировать дорожное движение. Наши окна выходили на проезжую часть.
– Эй, на «шестере», – горланил дед, – куда на стрелку прешь, у него основной зеленый! Права купил, а как ездить не купил!
Утром дед прятал глаза и разговаривал тише обычного. Правда, похмельем никогда не страдал и три приседания исправно исполнял.
Московские папа с мамой сдали меня Сазону на воспитание, едва мне исполнилось восемь лет. Оба делали карьеру в журналистике и когда вдруг повалили зарубежные командировки, решили, что ребенку лучше вести оседлый образ жизни. Папин отец жил в крупном курортном городе и моя вполне заботливая мама решила, что хороший климат пойдет мне на пользу. Я был худой, бледный до синевы и играл на скрипке. Когда дед впервые увидел меня, он задал вопрос, потрясший мою детскую душу. Он гаркнул:
– Это мальчик или девочка?
Все последующие годы Сазон исправлял ошибки моих родителей. Мечте моей матушки о консерватории не суждено было сбыться.
– Мальчик посещает музыкальную школу? – кричала она в телефонную трубку из Болгарии.
– Еще как! – ревел дед в ответ.
Но скрипка была заброшена сначала на антресоли, а потом – чего добру пропадать – и вовсе продана. Музыкой дед считал только военные марши. Из всех «развивающих» мероприятий я посещал только одно – улицу. Сначала меня дразнили и били. Но к скрипке я возвращаться не хотел. Вопрос «мальчик ты или девочка?» стал на некоторое время для меня философским. Дед нашел секцию рукопашного боя и отдал тренеру немалые деньги за то, чтобы тот только согласился взять в группу «этого глиста синего». Он оплачивал тренеру еще и индивидуальные занятия со мной. За год я вырос на пятнадцать сантиметров, раздался в плечах и прибавил в весе двадцать килограммов. Меня перестали бить и дразнить во дворе. Я стал главарем, у меня появилась своя команда. Из-за габаритов, прозвище мне дали Бизон, или просто Бизя. Чужие с нашим двором не конфликтовали. Мне хотелось бы думать, что меня уважали, но, скорее всего, меня просто боялись. Шайка Бизона прославилась в городе сначала тем, что истребила в своем районе всех карманных воришек, моложе семнадцати. Очень мне нравилась идея «грабь награбленное». Мы поджидали их в укромных местах и молотили от души. Деньги при этом делили между собой. Но скоро «источник» иссяк, молодая поросль карманников просто перестала работать в нашем квартале. Тогда я объявил войну голубым. Доходов это не приносило, но нам хватало и морального удовлетворения. Душными южными вечерами мы устраивали засады в нашем парке. Роль наживки исполнял нежный еврейский мальчик Боря Бройтман, обладатель белой кожи, длинных черных ресниц и холеной, роскошной шевелюры. Он с томным взором садился на скамейку и картинно жеманился в свете фонарей. Ждать приходилось недолго. Клиент подсаживался, они мило беседовали, но на его активные действия Боря начинал визжать и стискивать коленки как заправская старая дева. И тут выходили мы с вопросом «почто ребенка обижаешь». Ребенок исчезал в кустах. Мы отрывались на клиенте, но иногда получали и достойный отпор, пару раз нас даже порезали. Вскоре забава закончилась, гомики разлюбили наш парк, хотя мы ни разу никого не ограбили. Все-таки, вопрос «мальчик ты или девочка» очень долго оставался для меня принципиальным.
Пару раз я имел приводы в детскую комнату милиции, но дед никогда меня не ругал. Для него любое безобразие было лучше игры на скрипке. Периодически дед женился, но очередная «бабка» недолго выдерживала наш казарменный образ жизни и исчезала.
Моя мама, через два года навестившая нас, вместо худенького поэтичного мальчика увидела бритого лба по прозвищу Бизон. Когда за обедом я съел трехлитровую кастрюлю каши, она поняла, что сын для нее потерян навсегда. Мы с Сазоном никогда не пользовались тарелками – чего зря посуду марать. Родители продолжили карьеру, а мы с дедом решили не расставаться. В школе у меня был полный порядок, а уличные приключения я скоро променял на экспедиции с археологическим клубом.
Сейчас меня очень подмывало подкинуть деду деньжат, но я боялся, что к вечеру Сазон разживется дорогой бутылочкой. Свою маленькую пенсию он всю тратил на продукты, а ходил безвылазно в камуфляже, который я купил ему на рынке. Все-таки, я не выдержал и протянул ему сотню долларов. Он издал что-то похожее на «йя-ах-ха», и побежал натягивать штаны. Сегодня ему будет чем заняться.
Меня раздирали два желания. И я не знал, какое осуществить первым. Наскоро попив кофе и проглотив бутерброд, я помчался к своему верному Опелю, который сиротливо поблескивал на утреннем солнце москвичевскими фарами. Парковочная площадка у дома была пуста, все разъехались, так как времени было почти десять. Еще вчера я гордился тем, как подогнал бампер от Кариба к опелевской физиономии. Он облагородил ее, как фирменная дорогая оправа может облагородить немолодое, заезженное невзгодами человеческое лицо. Бампер я нашел на свалке у гаражей, он был практически новый, только слегка треснувший. Еще вчера я мечтал заменить прогоревший глушак на японский, с разбора. Сегодня все это казалось смешным. Все эти игрушки в «очумелые ручки» меркли перед той пачкой долларов, которая отягощала правый внутренний карман моего жилета.
Я вдруг вспомнил, что почему-то до сих пор не пересчитал деньги. Полторы тысячи остались после дележа с Мишкой, и много, очень много перекочевали в жилет из кожаного портмоне. Мне хотелось думать, что все, что я сделал, я сделал не из-за денег. Но мне нравилось думать, что эти деньги я заработал. Во всяком случае, считать я их не хотел, а может, просто боялся. Непересчитанные – они просто у меня, пересчитанные – мои. А вся эта история явно только начиналась. Не в силах больше морализировать на эту тему, я набрал скорость, и порулил туда, куда хотел – на автобарахолку.
Бесконечные ряды машин тянулись почти через весь окраинный район города. На каждом лобовом стекле был прикреплен плакатик, на котором у кого распечатаны, у кого от руки нацарапаны данные автомобиля: год выпуска, пробег, коробка, привод и т.д. Сначала я завис у Гелендевагена цвета темно- зеленый металлик, но при мысли сколько деликатных дел мне придется переделать, чтобы стать его хозяином, у меня мороз по коже пошел. Да и продавец не усмотрел во мне серьезного клиента, чуть приоткрыл дремотные глаза, и снова закрыл, сидя на переднем сиденье.
Почти все продавцы, боясь потерять место, пребывали на рынке круглосуточно до тех пор, пока машина не продавалась. Ночью здесь жгли костры, готовили еду, и вообще, прокорм барахолки стал отдельным прибыльным бизнесом. Между рядами сновали продавцы всякой снеди, волоча за собой тяжелые тележки. Они больно отдавливали ноги покупателям и вопили на все лады, предлагая продукты. Сейчас на меня танком шла краснорылыя тетка с тележкой за спиной и голосом, уступающим только реву подполковника в отставке Сазона Сазонова, гремела: «Пирожки горячие, пирожки горячие...» Она благополучно перетащила тележку через мои кроссовки сорок пятого размера и безрезультатно таранила ряды дальше.
Я ее простил и переключился на леворульный Марк девяносто восьмого года.
Беленький «марковник» был всем хорош, и больше всего тем, что я мог себе его позволить. Толщина пачки стодолларовых купюр позволяла думать, что еще и останется. А если спустить все, то можно разгуляться вон на тот короткий Патрол цвета мокрого асфальта с литьем на колесах и кожаным салоном. Самое смешное, что я пришел сюда совсем не для того, чтобы купить машину. Я ходил и просто наслаждался ощущением того, что могу себе позволить крутую тачку. А не покупаю только потому, что не полный идиот: считаю нужным выждать время и не светиться раньше времени. «Пирожки горячие...» опять, уж совсем отчаянно, прогремело над ухом. Я шарахнулся, но тетка пробороздила своей ношей по моим ногам, чуть не порвав джинсы.
– С человечиной, небось? – рявкнул я на ухо противной бабе. Она молчала почти минуту. Хлопала круглыми, бесцветными глазами, подключив все свои мыслительные способности. Мне уже стало ее почти жалко, когда она растерянно и тихо ответила:
– Зато горячие.
– Давай десять.
Она закопошилась в своем бачке под гогот окружающих, которые дружно стали раскупать пирожки. Бизнес у тетки пошел. Неожиданный рекламный ход помог.
– Да у него кардан погнут, – услышал я вдруг знакомый голос, и, оглянувшись, увидел у Кариба
