они-то общались с нашими людьми в Москве, но их, как я вам уже докладывал, при попытке задержания застрелили. Русская милиция действовала грязно, так что можем сказать им спасибо: избавили нас от необходимости устранять этих людей самим. Будто сам дьявол помогает нам в этой истории, пан генерал!
– Да, похоже на то, – несколько неохотно, но все же согласился генерал.
– А эту курву так или иначе надо было выпускать вскорости, – продолжал агент Стасевич. – Не вечно же ее держать взаперти на наши деньги! В конце концов, это антигуманно! – Стасевич усмехнулся.
– В целях безопасности лучше было бы оставить ее под замком до конца операции!
– Конечно, – кивнул Стасевич. – Но теперь-то она нам совсем не нужна. Свое дело, для чего мы ее похищали, она прекрасно сделала, убедила нашего русского вести себя хорошо. Теперь связи с внешним миром у Павлова нет, и о том, что ему больше нечего опасаться за безопасность своих близких, русскому узнать неоткуда. Естественно, он будет продолжать думать, что его жена и ребенок в наших руках, и делать то, что мы от него потребуем.
– Да, это верно, – генерал кивнул, вроде бы успокоенный. Видя это, агент Стасевич почувствовал себя значительно уверенней. – А как чувствует себя этот русский офицер? – вдруг поинтересовался Пржезиньский. – Продолжает буйствовать?
– Теперь уже нет, – Стасевич усмехнулся. – Русские хоть и дикий народ, но все же инстинкт самосохранения делает свое дело... Русский понимает, что ситуация для него безвыходная.
– Он согласился спускаться под воду?
– А куда ж он денется? Русский убежден, что от этого зависит безопасность его семьи.
– А русский может сбежать во время проведения водолазных работ? – осведомился генерал.
– Теоретически такая возможность у него есть. Практически же... При том, сколько народу на корабле не спускают с него глаз, это будет сделать очень трудно. Даже под водой его будут непрерывно пасти два наших водолаза, опытных подводника.
– Русский офицер знает, что именно он должен поднять на поверхность?
– Нет, но ему будет сказано соблюдать максимальную осторожность.
Генерал Пржезиньский кивнул.
– Впрочем, наверняка на бочках написано, что именно они содержат, – сказал он задумчиво. – Однако он узнает про это, когда уже будет поздно что-либо предпринимать.
– Это будет настоящая провокация, – сказал Стасевич. – Уже одного того, что русский морской офицер, представитель контрразведки военно-морского флота, сбежал при помощи мистификации на территорию другого государства – члена НАТО, достаточно, чтобы дискредитировать русских в глазах мирового сообщества. А тут выяснится, что он еще и подрядился на какое-то судно для выполнения незаконных работ, связался с самыми криминальными элементами. Мы постараемся выставить дело так, что на судне находилось самое отребье...
– Необходимо, чтобы вы лично держали ситуацию под контролем, – сказал генерал. – Все должно быть сделано максимально добросовестно и убедительно. Но затягивать с операцией не стоит. Все должно быть завершено до окончания военно-морских учений. Потом весь эффект нашей затеи заметно ослабеет.
– Я так и собираюсь поступить, пан генерал! – отчеканил Стасевич. – Я сам отправляюсь в плавание на том судне, буду лично следить за тем, что там происходит. Его выход в море был задержан в связи с вашим приездом в Гданьск...
– Желаю успеха, капитан, – генерал протянул руку своему подчиненному. – Вы проводите меня до гостиницы?
Спустившись во дворик офиса местного отделения СБ, Пржезиньский и Стасевич сели в машину, которая выехала на улицу через чугунные, наглухо закрываемые ворота.
Однако по улице машина проехала недалеко. Внезапно генерал одним едва заметным жестом приказал водителю остановиться. Тот послушно припарковал машину возле тротуара.
Внимание генерала привлекла группа немецких неонацистов, шествовавшая по противоположной стороне улицы. Компания из десятка молодых немцев, одетых в одинаковые черные рубашки.
Они вели себя более чем вызывающе. Крики «Зиг хайль» и «Хайль Гитлер» были самым невинным из того, что они вытворяли. Прохожие, едва завидев эту шумную и буйную компанию, тут же поспешно перебегали на другую сторону улицы, а то и вовсе поворачивали обратно. Однако не все прохожие были столь благоразумны. Какой-то средних лет прилично одетый мужчина, возможно, приезжий, рассеянно глядя себе под ноги, продолжал идти прямо на них. Вот он приблизился. Вот его окликнули, он поднял глаза, и мгновенный ужас отразился на его лице. Он остановился, попытался было бежать, однако было уже поздно, мужчина был окружен со всех сторон дебелыми коричневыми тушами. Побледневшему от страха прохожему стали говорить что-то, вероятно, оскорбительное, после каждой фразы взрываясь оглушительным, чисто немецким буйным хохотом; несчастный трясся от страха, краснел от обиды, и все это бесконечно забавляло его мучителей. Но вот после очередной, какой-то особенно оскорбительной фразы прохожий осмелился оттолкнуть протянутую к нему руку и попытаться вырваться из круга обступивших его молодчиков. Мгновенно несколько пухлых кулаков опустилось на его голову, прохожий повалился на землю. Тогда молодчики обступили его, став в круг, принялись от души смеяться, наблюдая, как несчастный пытается подняться с асфальта, вытирает в кровь разбитое лицо. Вот он снова попытался вырваться из круга обступивших его людей, но несильным тычком его опрокинули обратно, повалили на землю, принялись швырять из стороны в сторону точно футбольный мяч. При этом они надрывали животики от смеха, раскачивались, словно от сильного ветра, и в восторге хлопали себя по ляжкам.
У этой группы был предводитель, заметить его было более чем несложно уже по одному тому, что после каждой своей нелепой выходки нацистские молодчики оборачивались, оглядывались на него, как бы желая знать его мнение о содеянном, надеясь прочитать на его лице одобрение или порицание очередному своему гнусному поступку. Этот предводитель был ростом под два метра и могучего телосложения, его длинные до плеч волосы были бледно-русого цвета, льняного цвета была и его небольшая курчавая бородка. Одет он был не в черную рубашку, как другие наци, а в обычный, современный спортивный костюм и джинсовую куртку, которую, впрочем, также украшала нацистская свастика. На поводке он держал огромную немецкую овчарку, не иначе как потомка тех псов, которыми эсэсовцы травили военнопленных и обитателей концлагерей на завоеванной территории. Эта собака вела себя крайне агрессивно, то и дело с яростным лаем бросалась на истязаемого прохожего, и похоже было, что, не держи хозяин пса на поводке, тот бы непременно растерзал несчастного в клочья.
Вдруг, заметив стоявший неподалеку на тротуаре черный лимузин генерала, этот главный неонацист скорчил злобную гримасу, подошел к машине близко и прокричал по-польски, но с сильным немецким акцентом:
– Скоро мы вас, безмозглых поляков, всех так сделаем! Мы выгоним вас всех отсюда! Недолго вам еще топтать исконно немецкую землю!
Генерал Пржезиньский спокойно выдержал налитый кровью взгляд фашиста, потом сделал водителю знак ехать дальше. Черный лимузин тут же рывком тронулся с места и помчался по пустынной узкой улице.
– Неплохо развлекаются наци, – негромко сказал он, когда они уже отъехали далеко от группы бесчинствующих молодчиков. Он горько усмехнулся.
– В Германии фашистам не разрешают так веселиться, вот они приезжают сюда, – сказал капитан Стасевич. – До сих пор считают польский Гданьск своим Данцигом и не против присоединить Гданьское воеводство к территории ФРГ. В Германии они бы и пяти метров по улице не прошли, полиция разогнала бы их. Там пропаганда нацистских символов запрещена. А у нас им все можно!
– Да, в Германии полиция их гоняет, – кивнул генерал. – Возможно, мы тоже скоро их прогоним. Главное, чтобы ваша операция удалась, капитан! – добавил он строго. – Эта провокация, что вы придумали, развяжет нам руки не только в отношении русских!
Глава 21
В небольшой, похожей на тюремную камеру каюте, что отвели Полундре на спецсудне под польским флагом, единственный круглый иллюминатор снаружи был забран решеткой. Она позволяла, впрочем, открыть створку, чтобы впустить внутрь свежий морской воздух, услышать плеск волн и крики носящихся над волнами чаек. Впрочем, вид из этого иллюминатора был единственным развлечением
