неразумное. – Забрал ее из Березового, и все.
– А как он узнал, что жена в отцовской усадьбе?
– Догадался! – даже топнула ногой Светорада. – Он ведь не дурак. Мог понять, где Олеся его схорониться может.
При этом Гордоксева и княжич только переглянулась. Княжна явно знала что-то такое, что было неведомо им. Ладно, рано или поздно они разберутся во всем.
Тем временем Кудияр, уже облаченный для солидности в шлем и кольчугу, с большим красным щитом и с длинным копьем, сел на коня и с двумя сопровождающими выехал из детинца. Стема тоже попросился с отцом, но Кудияр указал ему на княжну.
– Вот кого тебе оберегать надо.
Однако Светорада неожиданно сама стала гнать Стемку. Потом села на лавку за резным столбом в гриднице, замолкла, только руки ее по-прежнему нервно заплетали и расплетали косу.
Стема расхаживал по гриднице от дверей к высокому месту и обратно. Тоже волновался, насвистывал что-то. Светорада украдкой наблюдала за ним. Что, соколик, заметался? Впредь будешь знать, как играть девичьим сердцем, как очами наглыми сверкать, как делать больно... Ну что же, поглядим, кто теперь очами-то посверкает!
Вскоре пришли вести.
Отправившийся сопровождать Кудияра Митяй галопом прискакал в детинец. Крикнул, соскакивая с коня:
– Идут! Все сюда идут! Смилостивились боги, и воеводе Кудияру удалось-таки заставить смутьянов подчиниться Правде и предстать перед княжеским судом.
– Ну а из-за чего все? Почему завелись-то мужи нарочитые? – спрашивали все вокруг.
Митяй расстегнул подбородный ремень шлема, обнажил голову, потупился.
– Неладное дело, скажу я вам. Купец Некрас в порыве ревности удавил свою жену Олесю!
На миг все застыли, потрясенные. А потом в тишине раздался громкий и испуганный женский крик.
Стема оглянулся и увидел Светораду. Она стояла на освещенном факелами крыльце между матерью и братом, прижав к щекам руки, и дрожала так, что и при неровном свете факелов было заметно. А потом заплакала, надрывно заголосила. Гордоксева прижала головку дочери к своему плечу, что-то стала говорить, успокаивая.
Стема стоял как громом пораженный. Еще сегодня утром Олеся спала на его груди, он еще не забыл вкуса ее поцелуев, нежный ласковый голос... Олесенька, Олеся... Стема чувствовал холод и пустоту в груди. Это было непривычно и так... печально. Дышать стало трудно, а на глаза неожиданно навернулись слезы...
Но это длилось недолго. Потом пришла ярость. Олеся ведь хотела уйти от Некраса, она просила об этом отца, и воевода обещался помочь. Освободись Олеська – она могла бы еще долго жить! Долго тешить мир своими звонкими песнями, дивным голосом. И не думая о том, что согласно Правде обманутый муж имел право наказать жену, даже убить, Стема кинулся к воротам. Он сам был готов растерзать Некраса!
Его успел схватить за руку Митяй.
– Стой, оглашенный! Кудияр велел передать, чтобы ты уходил. Ведь из-за тебя же все. И если Некрас докажет измену жены, его оправдают и он потребует твою голову на кол!
До Стемы все это плохо доходило. Потом понял, что и вправду его вина есть в случившемся, и ощутил такую слабость, что сел прямо на чурбак перед дружинной избой.
Он был подкошен горем, разозлен, но и еще какое-то холодное чувство шевельнулось в душе, дало о себе знать. Стема с удивлением понял, что это чувство – страх. Его ведь и в самом деле могут призвать к ответу и казнить. Стему и раньше, бывало, ловили и поколачивали родственники соблазненных женщин, но теперь, похоже, он влип по-настоящему. Не может же он уйти от Светки! И вовсе не потому, что он ее рында, а потому, что связан словом... С той, которая однажды спасла его в подобной же ситуации, – с Ольгой Вышгородской. А ее обмануть он никак не мог.
Митяй еще раз напомнил Стеме, чтобы он сматывался, и отошел туда, где собирались во дворе детинца люди. Все были взволнованны, глядели на распахнутые ворота, откуда уже ясно доносился шум голосов, потом замелькал свет факелов и стал приближаться все ближе и ближе.
Светорада перестала рыдать, только чуть всхлипывала, прячась под навесом теремного крыльца. Во дворе по знаку Асмунда от ворот до крыльца выстроились двумя рядами остававшиеся охранять детинец кмети, все в островерхих шишаках, пластинчатых доспехах, с большими каплевидными щитами и высокими копьями в руках – солидно и угрожающе, чтобы чувствовались порядок и сила. Еще Асмунд распорядился послать гонцов за жившими поблизости боярами и городскими старейшинами – их слово может пригодиться, когда будут решать по Правде. Пока же он и Гордоксева сели в вынесенные из гридницы на крыльцо кресла, установленные так, чтобы находиться как раз напротив ворот, куда уже вливалась толпа.
Стема стоял в толпе сбежавшейся челяди, видел все как сквозь туман. Шум, столпотворение, большая толпа, прихлынувшая к высокому резному крыльцу и остановившаяся перед возвышением, где сидели Гордоксева с сыном. В какой-то момент парень заметил, как прибывший с возбужденным народом отец стал тревожно озираться, будто выискивал его в толпе, потом сказал что-то Митяю и только после этого успокоился. Но Стема уже решил: будь что будет, но он повременит уходить, пока это не станет крайне необходимым. И если его вина будет доказана, скрыться он успеет. Не впервой. Прибывшие вопили:
– Челом бьем! Челом бьем!
Шумели и люди Некраса, и люди Михолапа. Некрас стоял во главе своей родни, без привычной богатой шапки, растрепанный, черная, всегда холеная борода клочьями, (рубаха с яркой вышивкой висит лохмотьями, да еще и нос разбит, так, что купец то и дело вытирал кровь рукавом и закидывал назад голову. Наконец кто-то подал ему мокрую тряпицу, Некрас прижал ее к переносице, но стоял с таким же надменным видом, широко расставив ноги в алых сапогах.
Иначе держался Михолап. Не менее всклокоченный, чем убийца его дочери, он топтался, сутулясь, то хватался за седую голову и покачивался, будто в измождении, то порывался броситься на зятя, потрясая кулаками. Пояса с мечом на нем не было, бычья безрукавка сидела криво, видны были боковые шнуры, разорванные и болтающиеся до самых голенищ сапог. Похоже, воевода никак не мог взять себя в руки, и за него все больше говорили его младшие братья, такие же густо заросшие седеющими гривами. И пегими бородами, все уже отцы взрослых сыновей, которые тоже явились сюда поддержать старшего родича, так же шумели и потрясали кулаками, требуя наказать убийцу одной из их рода.
– На кол посадить Некраса! На палю!
– Вас самих на палю! – отзывались окружавшие купца. – Князья пресветлые, покарайте их, они подворье наше хотели огню предать, город подпалить! И как на такое мог пойти воевода-то смоленский? Видать, совсем из ума выжил, на покой пора! А иначе... Да он хуже тех же угров! В смолу его и в Днепр, чтобы не возносился, погубитель!
– Сами вы погубители! – орали с другой стороны. – Женщину нашего рода удушили, словно кошку шкодливую!
– А тут Некрас в своем праве, раз она его честь топтала да раздвигала ноги перед кем попало. По Правде он имеет право наказать за это!
– Имеет?! Ах, вы морды торгашеские! Олеся была чиста, аки звезда на заре. Отдали вам, низкородным, деву из лучшего смоленского дома, а вы...
– Да она!.. Девка она подзаборная, никакая не звезда! А вы олухи!
– А вы Чернобога приспешники, убийцы!
И две толпы бросились друг на друга, вопя и потрясая кулаками, а где-то и дубинки в ход пошли. Кудияр с верными кметями еле успевал разнимать дерущихся, расталкивал опущенными сулицами, призывая к порядку. Это было непросто, и какое-то время прямо перед княжеским теремом шла отчаянная потасовка. Стемид уже хотел вмешаться, прорваться туда, где видел темноголовую фигуру Некраса, расквитаться за Олесю... Но тут рядом как из-под земли вырос Митяй.
– Совсем сдурел, паря! Да вскоре и те и другие именно тебя порешить захотят! На тебе ведь главная вина.
– А ты никак нянькой ко мне приставлен? – зло бросил ему Стемид, вырываясь.
– Кудияр знает, что такому, как ты, нянька необходима, вот и приказал. Пока не уйдет, сказал, держись
