Она в замешательстве смотрела на меня.
– Ты рада? – спросила я.
Она, запинаясь, ответила:
– Но... вы с Филиппом... не захотите...
– Мы очень хотим. Я не смогу быть совершенно счастлива без тебя.
– Дитя мое... mon amour...
– Это правда, бабушка. Мы прожили вместе всю мою жизнь. Я не могу перемениться к тебе... только потому, что я вышла замуж.
– Но ты не должна идти на такие жертвы.
– Жертвы! Что ты хочешь этим сказать? Когда дело касается бизнеса, то Филипп становится самым практичным человеком на свете. Он только и говорит, что о делах. Он только и думает, что о своем бизнесе. И я чувствую, что становлюсь такой же. Он сказал, что ему будет удобнее, если ты будешь жить в Лондоне. Это всегда было неудобно – отсылать сюда все эти ткани. Ты по-прежнему будешь находиться в руках наших рабовладельцев... и тебе опять придется работать... только работать... в этой комнате, освещенной северным светом.
– О, Ленор, – тихо сказала она и заплакала.
Я с досадой смотрела на нее.
– Нечего сказать, хорошенькое у нас получилось возвращение! Ты вся в слезах.
– Это слезы радости, любовь моя, – сказала она, – это слезы радости.
Мы пробыли дома три дня. То, что случилось затем, выпало из моей памяти, и надеюсь, что мне больше не придется такое пережить.
Было утро, мы с Филиппом катались верхом. Майский лес был необыкновенно красив. В это время цветут пролески, и мы постоянно натыкались на их куртины под деревьями, издалека казавшиеся синеватым туманом.
По дороге мы оживленно разговаривали о нашем будущем доме и о том, как мы его обставим. Филипп говорил, как ему хочется найти новый материал, который имел бы такой же успех, что и «Салонный».
– Как здорово, Ленор, что я могу обо всем этом с тобой разговаривать, – сказал он, – большинство женщин не поняли бы из нашего разговора ни слова.
– О, но я же внучка Андре Клермонт.
– Когда я думаю о том, как мне повезло...
– Мне тоже повезло.
– Мы с тобой, наверное, самые счастливые люди на земле.
Какое это было радостное утро! Поэтому воспоминания о том, что произошло в дальнейшем, становятся еще более невыносимыми.
Леди Сэланжер разделила с нами ланч. Мы договорились не рассказывать ей пока о новом доме. Она не захочет меня отпускать. Казалось, теперь, когда я стала ее невесткой, она считала, что имеет дополнительное право на мои услуги.
У нее с утра болела голова, поэтому она была несколько капризна. Я положила ей на лоб смоченную одеколоном вату, и ей заметно полегчало; после чего я отвезла ее в спальню.
Мне пришлось провести с ней довольно много времени, так как обычно при сильных головных болях она не отпускала меня до тех пор, пока не засыпала, поэтому прошел почти час, когда я на цыпочках вышла из ее комнаты.
В доме было очень тихо. Я направилась в наши комнаты, предполагая, что Филипп уже заждался меня. Но его там не было. Меня это удивило, потому что буквально перед этим он говорил о том, чтобы пойти прогуляться вместе по лесу, когда я освобожусь.
В дйеръ постучали. Это была Касси.
– Ты одна, – сказала она, – хорошо. Я хотела поговорить. Мы ведь теперь с тобой почти не видимся. А скоро ты совсем уедешь в Лондон и будешь жить там. Теперь твой дом будет там... а не здесь.
– Касси, ты сможешь приезжать к нам и жить столько, сколько захочешь.
– Мама будет против. Когда тебя здесь нет, она становится особенно требовательной.
– Она требовательна и тогда, когда я здесь.
– Я так рада, что ты вышла за Филиппа, потому что мы стали сестрами. Но теперь ты отдалишься от меня.
– Ты же знаешь, женщина должна быть рядом со своим мужем.
– Я знаю. Не представляю, как это будет, когда ты все время будешь жить в Лондоне. Что я буду делать? Для меня даже не пытаются найти мужа. Они и для Джулии-то найти его не сумели. Так что говорить обо мне?
– Никогда нельзя знать, что ждет тебя завтра.
– Я знаю, что ждет меня. Присутствовать на приемах, которые устраивает мама, до тех пор, пока я не состарюсь и не стану такой же, как она.
– Этого никогда не случится, потому что ты никогда не станешь такой, как она.
– Помнишь то время, когда мы все собирались у твоей бабушки и говорили о том, чтобы открыть
