— Халтурю. — И диалог продолжается.
Весь день они заседали с Губенко и Боровским. Уходили из театра вечером, разъезжались тоже вместе.
Губенко:
— Думали, как тебя раскрепостить. Как отменить крепостное право.
Любимов:
— Я тоже стал жить по твоему методу. Когда 8 часов репетиций, утром и вечером, а между нами два часа перерыва, я быстро пешком, машину не беру, иду в гостиницу в сауну, плаваю... Ни в коем случае не ложусь — и снова на репетицию.
Это он меня настраивает на то, чтобы я от него легкой жизни, послаблений не ждал.
— Ты хочешь, чтоб я его от «Пушкина» освободил?! Я понимаю, что ты выше, но все-таки нет, не дождешься! — резко возражал он Можаеву. — А глотка у него луженая, когда надо...
Они вчера, очевидно, еще и роли распределяли. Интересно, куда я попал, в «Скупого» или в «Моцарта»? Моцарта он не даст, разве что вторым составом. Да мне все равно на сегодня. Ну, Господи, дай мне силы додержаться до 23-го!
17 февраля 1989 г. Пятница
Вот кончится «Кузькин» — поживу на даче, буду писать роман. Я этот жанр не люблю — большой рассказ или маленькая повесть, а когда все сложится вместе, то и получится дом моей жизни. Надо одеваться на «Кузькина».
18 февраля 1989 г. Суббота
Что мне сказать себе в утешение? Не печалься, Валерий! Держи свое ремесло, не суетись, моли Бога, чтоб послал удачу партнерам и тебе! Через 25 лет мир погибнет, и, если нам суждено дожить до того дня, проживем остаток с молитвой и верой.
19 февраля 1989 г. Воскресенье
Я только вернулся с «Годунова», завез домой Виталия с Леной Дроздовой, как звонит Губенко. Выразил свое восхищение моим трудом и в то же время соболезнование, сочувствие:
— Так работать нельзя, тебе надо отдохнуть, помрешь — и мы все будем виноваты.
У него ужасно сложное положение. Он все время подвигает Любимова на возвращение гражданства — тогда пусть берет театр и выполняет все свои прожекты: отделиться от государства, создать кооператив, сплотить «наполеоновскую гвардию», выгнать Дупака, «гвардейцам» платить по 1000 рублей, а половину труппы выгнать, снять «Мизантропа», «На дне», «Маленький оркестрик».
— Мы только что договорились, что это последнее восстановление «Живого», а «Преступление» пусть восстанавливается факультативно. Смотрю — вывешено объявление, что собираются участники «Преступления». Я сказал: «Ни в коем случае, только новая работа, „Маленькие трагедии“ или „Театральный роман“. Ты-то сам как? Он тебя хочет занять, надо вывешивать распределение.
Я сказал:
— В распределение я хотел бы попасть, а играть не буду.
Но сегодня утром я перезвонил Николаю и сказал, что это глупость моя димедрольная (я вчера за столом заговариваться стал) и в распределение меня включать не надо. У Кольки ситуация самая неприятная.
— Шеф не хочет терять заграницу, театр он брать тоже не хочет, но хочет оставаться фактическим руководителем. Я сказал ему: «Так не будет, пока я главный режиссер, и вернут ли вам театр в этой ситуации?!» И тут я почувствовал, как вся кровь бросилась ему в лицо. Он готов был сорваться на скандал со мной, но сдержался...
Кольку в этой ситуации надо поддержать всячески. Если он не хитрит, то молодец.
— Ну, давай, типяра! — так «благословил» меня Любимов на прогон.
Приехали из Дома кино, где смотрели всей семьей «Тарзана», две серии. Замечательный, благородный фильм. Теперь надо придумать, как день закончить. А с утра были в церкви, опять же всей семьей.
В Доме кино подошла ко мне Ольга, бывшая Трифонова.
— Не удивляйтесь если к вам подойдут, обратятся с просьбой написать воспоминания о Юр. Вал. Трифонове. Это наш сын Валентин.
20 февраля 1989 г. Понедельник
— Говорят, ты вечерний хорошо играл? — сказал мне вместо «здравствуй!» Любимов.
Господи! Я ставлю свечки о здравии его. Господи! Не лишай меня ремесла моего!
Любимов:
— Валерий утомлен, неважно с голосом, но он стал играть глубже, мудрее...
Я рассказывал, как встретил генерального директора племенного конного завода, который был у нас сельскохозяйственным консультантом по «Живому». Вообще день плохой, тяжелый, неприятный. Рамзес <Джабраилов Рамзес — актер театра.> сорвался с тросов, узел развязался. Если бы это случилось, когда его подняли в небо, он убился бы и действительно ангелом стал. Бедняга!
21 февраля 1989 г. Вторник
Прогон прошел на удивление удачно. Вчера сильно хрипел и очень поник, а сегодня с утра укололся. Любимов шепнул, когда по залу проходил: «Хорошо ведешь, не снижать».
Небо и земля по сравнению со вчерашним прогоном.
22 февраля 1989 г. Среда, мой день
Надо посвятить его литературным проблемам. Съездить в издательство, поклониться корректорам, дать им билеты на «Высоцкого», чтоб наконец-то вычитали они мою верстку. Потом в издательство «Детской литературы», поклониться и дать им билеты на «Живого», чтоб поскорее иллюстрации сделали. Судя по всему, книжка запаздывает к Шукшинским чтениям. Да, в общем, это не так существенно, но хотелось бы. Главное — внести все исправления и дополнения.
Завтра день, из-за которого, быть может, и родила меня Матрена Федосеевна. Отстою завтра в церкви всю службу и с Богом.
27 февраля 1989 г. Понедельник
Я дал согласие репетировать Дон Гуана. С моей стороны было бы верхом неприличия отказываться от работы с Любимовым, когда он того просит. Я слишком многим обязан ему всей судьбой моей, так что ж теперь... На афише «Кузькина» он написал мне: «Дорогой Валерий! Пусть все быльем зарастет! Твой Любимов». Так вот, пусть все зарастет, а мы сработаем с Божьей помощью еще один образ. Жалко, что будут опять проводить параллели с В. Высоцким. Но сегодня надо отыграть «Живого».
28 февраля 1989 г. Вторник
Во вчерашних «Известиях» довольно приличная рецензия «Сказ о правдолюбце Кузькине». Вся история многострадального спектакля. Это, конечно, пока еще не рецензия, это пока информатика о спектакле, режиссере, театре, общая, обзорная, хвалебная. Я опять назван Теркиным и Иванушкой-дурачком, других определений для меня рецензенты не находят. Ну да Бог с ними! Тут для меня важен сам факт того, что легенда себя оправдала, что «Живой» по-прежнему современен и как факт театрального выстрела, и как факт политического, проблемного действа. Все остальные частности прилагательны. Гаранин-средний говорит, что это еще интереснее, чем было 20 лет назад. Будем в это верить.
Мне продлили бюллетень до 3 марта. Мы сидим за столом. Семь лучших артистов, надо полагать: Шацкая, Бортник, Демидова, Филатов, Антипов, Сайко, Золотухин.
Последний год перестройки! Мужайтесь, ребята! «Память» с царскими знаменами шла на могилу Брусилова. Говорят, они уже разбились на «пятерки». «Долой тель-авидение! Даешь русское телевидение!»
— Оставайтесь, Ю. П.! Поможем, чем можем, похороним на Новодевичьем!
Какая разведка у евреев! Как они распространили фотографию Насера на унитазе! Как они шуруют золото, бумаги, летят в Америку, туда-сюда! Тебе ни один еврей впрямую ни на один вопрос не ответит. Это поразительно!
В издательстве вчера говорят о «Годунове», что спектакль — глумление над русским народом. Почему? А вдруг это так? Такое мнение распространено, особенно среди русских писателей. Что это?!
Любимов. Что же в нем за бес сидит? Сидит, репетирует, и энергия из него хлещет, а меня спрашивает: «Чего съежился, заболел?» — «Нет!!»
