Мы не возражали.
Набокин позвонил по телефону в ресторан и спросил, имеются ли свободные места. Нас пригласили прийти.
— Идемте, — сказал наш проводник и вывел нас в коридор, а потом в тамбур.
Всюду двери закрывались герметически, переходы из вагона в вагон были специально оборудованы.
Мы прошли через восемь вагонов и попали в клуб. Пассажиров здесь было мало: один угол заняли любители шахмат и домино, в другом несколько друзей коротали время в приятной беседе.
За вагоном-клубом шел вагон-ресторан. Немного более широкий и значительно более длинный, чем обычные железнодорожные вагоны-рестораны, он весь был залит электричеством и напоминал оранжерею, столько в нем было цветов и пальм. Тарас заметил, что это, по всей вероятности, влияние ботанических идей Аркадия Михайловича. На столах стояли сифоны с минеральной водой, вазы с фруктами, конфетами и печеньем.
Едва подали первое блюдо, как подошел метрдотель и сказал, что Тараса и меня вызывают к радиотелефону. Мы поспешили к будке, находившейся в конце вагона, и взяли телефонные трубки, чтобы слушать одновременно.
— Вы у телефона? — послышался вопрос,
— Да.
— Сейчас будете разговаривать.
Через мгновение знакомый голос позвал:
— Тарас! Тарас! Олекса Мартынович!
Голос принадлежал Аркадию Михайловичу.
— Я! Я! — отозвался Тарас. — Вы откуда говорите?
— Из поезда номер два. Москва — Тихоокеанск. Олекса Мартынович, вы слушаете? Поздравляю с победой тихоокеанцев. Передайте в Москве от меня привет. Там вас ждет Черняк. Он устраивает в честь вашего приезда сбор старых друзей. К сожалению, я не смогу на нем быть…
— Мне ждать вас в Москве или возвращаться в Тихоокеанск? — спросил Тарас.
— Приезжай на плантации Верхнего озера. Там мы с тобой попрощаемся, потому что ты и так опаздываешь в школу.
— Аркадий Михайлович! — крикнул я. — Вы уже обедали?
— Вчера обедал, а сегодня собираюсь завтракать.
— Простите, я забыл, что у нас разное время. Ну, а вы передайте привет Тихоокеанску, с которым мы только что распрощались.
Разговор пришлось окончить, так как нашлось немало желающих поговорить со своими друзьями и знакомыми.
Мы хорошо пообедали, послушали музыку, сыграли в клубе на бильярде, потом вернулись в свое купе и легли спать. Я сразу же уснул.
А поезд все мчался, не останавливаясь и не уменьшая скорости.
Не знаю, сколько я спал, но, когда проснулся, увидел над собой чьи-то свисающие с полки ноги. Это был четвертый пассажир.
«Откуда он взялся? — не веря своим глазам, подумал я. — Ведь поезд не останавливался и он не мог сесть на какой-нибудь станции».
Заинтересованный новым спутником, я высунулся и посмотрел вверх. Представьте, как приятно я был изумлен, когда увидел там инженера Кротова.
3. ОПЫТЫ КРОТОВА
— Как, вы здесь? — глядя во все глаза на инженера, спросил я.
— Как видите, — улыбаясь, ответил он.
— Это ваше место?
— Разумеется, мое, если я здесь.
— Нет, позвольте… Это вы четвертый пассажир?
— Да. Я забронировал себе место.
— Так почему же мы не видели вас в Тихоокеанске?
— Потому что меня там не было. В ваш поезд я сел только полчаса назад.
— Но ведь мы нигде не останавливались?
— А зачем останавливаться? Это ведь экспресс прямого сообщения. До Москвы он нигде не останавливается.
И Кротов стал объяснять мне, что сейчас проводятся опыты с посадкой и высадкой пассажиров на полном ходу поезда. Кротов принимал участие в этих опытах и рассказал, как это делается: на станциях специальные вагоны с пассажирами двигаются параллельно главной колее, набирают скорость, равную скорости поезда, и, поравнявшись с поездом, прикрепляются к заднему вагону. Пассажиры из специального вагона переходят в поезд, а те пассажиры из поезда, которым нужно выходить, идут в этот вагон. Вагон отцепляется, продолжает двигаться самостоятельно и останавливается на ближайшей станции, чтобы потом вернуться назад с поездом противоположного направления.
— Почему же до сих пор никто не говорил мне об этих опытах? — спросил я, досадуя, что не попал в экспресс таким оригинальным способом.
— Наша служба движения очень скромна и никогда не рекламирует своих замыслов.
— Об этом даже на заседаниях совета никогда не упоминалось.
— Там о многом не упоминалось.
— Например, о чем еще?
— Там почти не обсуждалась, скажем, организация эксплуатации туннеля…
Оставив пререкания, я попросил Кротова рассказать об опытах, в которых он принимал участие, достал блокнот и карандаш и кратко записал его рассказ.
Инженер слез с полки и сел возле меня. Тарас и Набокин крепко спали, и мы не стали их будить.
Я уже упоминал, что начиная с первой встречи с Кротовым, еще за границей, у меня сложилось о нем самое лучшее представление. Это был человек спокойный, разумный, немного флегматичный, но способный действовать быстро и решительно. Беседовать с ним было всегда интересно. Теперь мы сидели и перебирали события последних лет. Общая работа, общие воспоминания — что может крепче связать между собою людей?
— Послушайте, друг, — обратился я к Кротову. — Вот строительство этого гигантского подземного пути закончено. Мы едем с вами в первом поезде прямого сообщения. Борьба за Глубинный путь стала уже историей. Вы помните конфликт между Макаренко и почти всем коллективом строителей? Мне и до сих пор непонятно, почему Макаренко вышел из этой борьбы победителем. Особенно мне хотелось бы знать, почему Самборский вдруг стал защитником герметичности туннеля.
Инженер слушал меня внимательно и серьезно, но мне показалось, что во взгляде его таится ирония.
— Вы знаете, — сказал он, — что я всегда был сторонником герметизации туннеля. Прежде всего меня, специалиста по пневматическим и вентиляционным установкам, привлекали колоссальные масштабы хозяйства на Глубинном пути. Во-вторых, я понимал целесообразность затрат, против которых все возражали. В-третьих, ближе узнав Макаренко, наблюдая его работу, я через самое непродолжительное время пришел к выводу, что этот человек действует правильно и знает чего хочет, хотя и не всегда излагает свои мысли достаточно ясно и вразумительно. Вот почему я целиком стал на его сторону.
— Почему же все было ясно вам, так сказать, рядовому инженеру, и непонятно академикам и профессорам? Помните, как они выступали в Иркутске на заседании совета строительства? Наконец, почему Самборский вдруг изменил свои взгляды? Что его убедило?
Собственно, я подозревал, что заставило Самборского изменить свои взгляды. Я связывал новую
