Глава вторая,
в которой герои перестают соглашаться с тем, что Восток – дело тонкое
Пустыня была покрыта слоем черно-красных камней самых разных размеров – от огромных глыб величиной с коня, до камушков не больше лесного ореха. Словно неведомый великан густо усыпал земную твердь от Сирии до Ирака, а затем выровнял ее огромной скалкой. С высоты птичьего полета движущийся караван был похож на большую неповоротливую гусеницу, ползущую по поверхности оштукатуренной щебнем стены.
Путь, который посланники расчитывали одолеть за четыре, от силы пять недель, растянулся почти на два с половиной месяца. Измученные волы оказались совершенно не приспособленными к пустыне. Они тянули повозки со скоростью пешего путника и нуждались в длительных передышках, так что чуть не у каждого оазиса приходилось задерживаться на два, а то и три дня.
Лошади, не имея больше сил идти рысью, то и дело сбивались на шаг, а сидящие на них всадники еле держались в седлах. Два раза они попадали в страшную пыльную бурю. Красная пыль, от которой не было спасения ни под лицевыми платками, ни под полотняными накидками, быстро въедалась в кожу, укрывала тонким слоем одежду, мазала спины волов и конские чепраки, так что теперь братья ордена и их кони казались ожившими статуями, щедро покрытыми яркой охряной краской.
Единственным из путешественников, которого, казалось, совершенно не коснулись превратности пути, был едущий на рослом одногорбом верблюде бедуин. Окрас животного и цвет одежд, в которые был облачен наездник, ничем не отличались от цвета пустынной пыли. Проводник оказался единственным человеком в отряде, которому удалось, несмотря ни на что, сохранить свой первоначальный облик. Одна из конных статуй – движущаяся почти бок о бок с верблюдом, вдруг ожила. Всадник с ненавистью сорвал лицевой платок, из-под которого тут же выставились рыжие усы.
– Ну и сколько нам еще тащиться по этому мертвому полю? – спросила у бедуина ожившая статуя.
– Чуть меньше четверти луны, – безучастно ответил проводник. Он немного помолчал, после чего рассудительно добавил: – Если, конечно, на то воля Аллаха.
Достославный рыцарь Робер де Мерлан скривился и с ненавистью огляделся по сторонам.
– Господь с твоим Аллахом, – пробурчал он, доставая флягу из седельной сумы. – Ты, старик, уже скоро как две недели, изо дня в день талдычишь, что нам осталось не больше семи дней пути. Я уже готов поклясться любимым седлом моего покойного дядюшки, графа Гуго де Ретель, что ты на самом деле не ведешь нас в Багдад, а задумал скормить той самой черепахе, на которой, как известно, стоит земная твердь. Чую, еще неделя-другая, и мы достигнем края земли, да и свалимся прямо в пасть этой твари. Вот что я скажу. Если нам в ближайшие пару дней по-прежнему не встретится ни одна живая душа, то я буду точно уверен, что ты завел нас прямехонько на тот свет.
– Ты слишком тороплив, франк, – немного помолчав, с обидой ответил бедуин. – Мой род водит караваны по этой пустыне еще с тех далеких времен, когда были живы внуки и правнуки пророка Мухаммеда…
– А ты случайно не потомок пророка Моисея? – глотнув из фляги воды, ехидно поинтересовался рыцарь. – Тот своих евреев сорок лет по пустыне водил. Хочешь пить, Жак? – Не обращая ни малейшего внимания на уничижительные взгляды старого араба, Робер протянул сосуд скачущему рядом приятелю.
Жак молча принял флягу, чуть опустив свой платок, сделал три бережливых глотка и с благодарным кивком возвратил ее назад. Он настолько вымотался от монотонного пути, что не имел желания ни слушать, ни говорить и держался из последних сил. Нескончаемые, неотличимые друг от друга дни сливались в такие же одинаковые недели, словно их путь продолжался вечность. Каменная равнина, казалось, простирается до самого конца света, и там, впереди, откуда восходит солнце, нет и никогда не было никакого Багдада.
Совсем не так было в начале пути. Первые лье Большой Сирийской пустыни показались посланнику легкой прогулкой. Простиравшаяся вокруг местность напоминала раскинувшийся от горизонта до горизонта городской пустырь, где проплешины мелкого, плотно утрамбованного песка то и дело перемежались участками сухой глинистой почвы, густо покрытой сеткой трещин. Воздух там имел особый, ни на что не похожий пряный запах, напоминающий сладковатый аромат в лавке, торгующей восточными травами.
Жак, который провел детство среди лесов и полей альпийских предгорий, с удивлением обнаружил, что пустыня казалась необитаемой лишь на первый взгляд. На самом деле звериная жизнь среди песчаных волн била ключом не слабее, чем в густо заселенной Палестине.
Время от времени из-за невысоких барханов высовывалась острая мордочка любопытной лисы, выслеживающей хомяка или суслика, то и дело из-под копыт взлетали, шумно хлопая крыльями, разнообразные птицы, и в любое время дня, пошарив взглядом по небу, непременно можно было обнаружить высоко парящего хищника, который облетал свои владения в поисках добычи. Водились в этих местах и волки, и шакалы, и, если верить проводнику, иногда встречались смертельно опасные пустынные рыси.
Но Сен-Жермена больше беспокоил иной, несравнимо более опасный хищник – двуногий. Чем дальше они забирались в пески, тем больше мер безопасности принимал приор. Рыцари и сержанты теперь были разделены на три смены – караульную, которая, невзирая на жару, облачившись в полные доспехи, следовала в авангарде и арьергарде, бодрствующую, которая скакала без кольчуг и шлемов, но в любой момент была готова в них облачиться, и отдыхающую, которая спала в повозках. Если прибавить к этому четырех наблюдателей, сопровождающих караван со всех сторон на расстоянии голоса, то он не мог быть застигнут врасплох.
Дорога оказалась довольно оживленной – трижды за первую неделю пути они встретили огромные караваны, составленные из нескольких сотен тяжелогруженых верблюдов, идущих из Багдада в Дамаск и движущихся в сопровождении сильной охраны. Каждый раз при встрече их проводник-бедуин выезжал вперед и объяснялся с представителем своей гильдии, неизменно сопровождающим купцов, после чего они, уступая друг другу дорогу, расходились, ловя на себе привычно подозрительные взгляды арабских всадников, скачущих на легких тонконогих лошадях, и бедуинов, оседлавших боевых дромадеров.
Чужие дела здесь никого не интересовали. Гонит дурак-киликиец через пустыню волов, каждому из которых ежедневно нужно не меньше двух мехов воды и три меры зерна, – это его дело. Кто знает, может, он богат, как индийский раджа? Взял в охрану вместо местных воинов глупых и неповоротливых франков, которые в пустыне беспомощны, словно заплутавшие в горах дети, – опять же сам виноват. Если на разбойников наткнется, будет у тех богатая добыча, о которой не зазорно на старости лет внукам рассказывать…
Но, к великому огорчению скучающего в пути Робера, проезжающие мимо купцы так и не рискнули атаковать отряд, который в любое время дня и ночи представлял собой грозную силу, способную дать достойный отпор любому, кто захотел бы проверить, насколько франкские кони медлительны, а сами франки – неповоротливы и беспомощны.
Тем временем мягкий климат Иордании с каждым днем менялся, становясь все жестче и злее. Ночи делались ощутимо холоднее, а дни – жарче, воздух все суше, а пыль, которую ветер швырял в лица путникам, – все крупнее. Еще через несколько дней среди песчаных дюн начали встречаться крупные каменные обломки. С каждым переходом их становилось все больше и больше, и в один прекрасный день Жак, несущий службу наблюдателя впереди отряда, поднявшись на невысокий холмик, обнаружил, что вся пустыня превратилась в огромное скопление камней.
Климат, и без того не баловавший посланников, теперь стал вовсе
