Уже светало, и ему совершенно не хотелось торчать на берегу в таком виде. Борис взмолился о помощи и поддержке. Точнее – попросил политического убежища в музее хотя бы до того часа, когда придет первый трамвайчик, а лучше – пока не проснется население острова. Он добежит до приятеля, а тот на машине доставит его в Ригу.
Я вернулась к лестнице, мы навьючили на велосипед все, включая магнитофон, и догнали Званцева с Мишкой.
Разумеется, по дороге в музей ни лысого, ни женишка, ни Виестура мы не встретили. И я стала строить версии – куда они могли подеваться вместе с рукописью.
– За рукопись не беспокойтесь, она в музее, – сказал, выслушав все мои домыслы, Званцев.
– То есть как?
– А так – они тоже не дураки. Понимают, чем им грозит вся эта история. Но поскольку они ничего натворить не успели, а только собирались, они знают – если рукопись обнаружится на своем месте, то обвинить их в чем-нибудь трудно. Разве что в хулиганстве. Статья двести четвертая, лишение свободы на срок до одного года, или исправительные работы на тот же срок, или штраф от тридцати до пятидесяти рублей.
– Выходит, они вообще ни при чем? – мрачно спросил Мишка.
– Выходит, так.
– Они же сообщники преступника! – воскликнула я и на всякий случай отодвинулась подальше от Мишки.
– А преступление было? – спросил меня Званцев.
– Сорвалось.
– Значит, его не было.
– А кто мне насобирал этого проклятого серебра? – взорвался Мишка. – А кто у меня кассеты покупал и перепродавал по сотне? Значит, я – козел, а они – чистенькие?
– Значит, так, – согласился Званцев. Мишка рванулся, взвыл и обложил Званцева перлами своего репертуара.
Но вырваться ему не удалось даже на откосе, куда Званцев его втаскивал буквально за шиворот. Борис молча помог мне вкатить велосипед, и Аусма Карловна, ожидавшая нас в музее у окна, вместе с Ингуной насладилась зрелищем очаровательной процессии. Впереди почти что в ряд шли три обляпанных тиной мужика, причем тот, что в середке, брыкался и упирался. За ними дама в интересном положении катила навьюченный велосипед.
Ингуна побежала навстречу.
– Рукопись нашлась! – издали закричала она.
– А на эту… рукопись меня кто навел? – вспомнил Мишка.
Ингуна шарахнулась от него.
С великим шумом мы водворили Мишку в подвал и заперли его. Званцев собрался ехать на ГЭС – вызвать машину.
Но прежде ему следовало сходить к речке и ополоснуться.
Я увязалась за ним.
Борис остался в музее, чтобы женщинам было спокойнее.
Драка сразу с двумя противниками сильно подействовала на мое воображение. Мне захотелось задать Званцеву тысячу вопросов, что это за приемы такие, и может ли он научить меня чему-нибудь этакому, и часто ли им там, в угрозыске, приходится драться. Разумеется, я выложила единым духом по крайней мере половину вопросов, он рассмеялся и попросил меня отвернуться – чтобы он мог выстирать и выкрутить плавки.
Я слышала, как он возится у меня за спиной, и мне было весело. Ночь прошла замечательно, я даже не думала, что когда-нибудь у меня в жизни будет такая великолепная ночь. Я чувствовала себя такой женщиной, пред которой Борис должен на пузе ползать, не смея взгляда поднять, трус несчастный! Он бы рискнул угнать лодку у грабителей? А гнаться за убийцей? Черта с два! А полученные за эту изумительную ночь два предложения? Ну, положим, женишок предлагал не столько руку и сердце, сколько набитый кошелек, явственно сторговывал по сходной цене мои золотые кудри и прочие прелести. Но Званцев? Но такой человек, как Званцев? А? Значит, я все-таки стою лучшего, чем бездарное торчание на подоконнике в обществе воспоминаний о несуществующем счастье.
– Большой беды не случится, если я сперва отвезу вас к вашим родственникам, – сказал Званцев, выходя из-за моей спины. Он натянул на мокрые плавки светлые брюки, и сырость уже стала проникать сквозь ткань, Я представила, какие через пять минут образуются у него сзади темные пятна, и сдержала смех.
– Вот и утро, – Званцев поискал глазами восток, – а вы еще не ответили мне.
– Я не могу так, сразу.
– А кинуться за убийцей так, сразу – это вы могли?
– Если честно – то от убийцы. Да еще с воплями.
– Все равно – быстро принимаете решения.
– То-то и плохо. Все люди живут по принципу «сказано-сделано», а я по принципу «подумано-сделано», и даже скорее сперва «сделано», а потом уж «подумано». А так нельзя. Я хочу хоть раз в жизни основательно подумать. Мы ведь, во-первых, совершенно незнакомы.
– А если бы я, познакомившись с вами в гостях, полгода водил вас по кафе, вы могли бы утверждать, что мы хорошо знакомы?
– Ладно. Тут на вашей стороне – обстоятельства. Но я совсем не та женщина, которая вам нужна. То, что хорошо при ловле преступников, мало годится для семейной жизни. Я очень легкомысленная, постоянно мне вожжа под хвост попадает…
Званцев насупился.
– Ну, Званцев… Не обижайтесь, ну? Званцев? Он топал рядом со мной вразвалочку, и было совершенно ясно, что ходить с ним под руку – тяжкое испытание. Я вдруг положила руку на его литое плечо, потянулась к уху и шепнула:
– Званцев, это был индюк!..
– Это был фазан, – уверенно ответил Званцев.
– Постойте, а ваша невеста? – вдруг вспомнила я. – Была же у вас два года назад невеста? Куда вы ее девали? Или вы собрались ради меня разводиться? Этого я не допущу.
– Можно сказать, что собрался. Почти разводиться.
– То есть как?
– Регистрация нашего брака назначена на вторник.
– По… по… почему именно вторник? – только в догадалась я спросить.
– Во вторник у нее в выставочном зале выходной.
– Что-то не похожи вы на жениха, – почуяв какое-то странное вранье, в лоб заявила я.
– Это мне и самому не нравится. Уже давно не похож. Тогда, два года назад, все было ну не то чтобы прекрасно, но во всяком случае хорошо. А теперь, когда все решено, я вдруг понял, что во мне что-то перегорело.
– Вовремя!
– Сам знаю, что не вовремя. Мы недавно в мужской компании говорили про любовь. А компания такая, все – холостяки, всем в районе тридцати, все – оперативники. И выбор у всех в общем-то есть, и жизнь знаем со всех, что называется, сторон, а вот не складывается, все не то.
– И вы на полном серьезе говорили про любовь? – не поверила я.
– Да, в конце концов заговорили и о ней. И один парень, постарше меня, сказал, что любовь – это когда хочешь посвящать ей стихи. Хоть какие, хоть не свои, но – ей.
– И сколько же лет этому парню?
– Да лет тридцать пять будет.
Я только головой покачала. Мы с Кузиной, две здоровенные молодые телки, ничего в жизни плохого, в сущности, не видавшие и не имеющие друг от дружки секретов, мы никогда не употребляли в своих беседах этого слова «любовь» в его истинном смысле. «У них там любовь», – говорили мы иронично. «Заниматься
