жуткое эхо. Дома старые, гулкие. Когда идешь на каблуках, слышно за версту – так отдается в подворотнях. Это тоже важно. Итак, человек, который ночью сидел во дворе и дышал свежим воздухом – там, кстати, и скамейка есть, – очень быстро шмыгнул в дверь. Естественно, я не видела его лица. Могу сказать определенно одно – это был мужчина выше среднего роста, потому что, входя, он быстро пригнулся. И он, видно, знает, что косяк там низкий – иначе не успел бы пригнуться. Так вот, мы развернулись, выехали и оказались у подъезда. Тогда я сказала Розовской, что лучше несколько минут подождать – там кто-то вошел, соседи у нее подозрительные, пусть уж этот мужик в одиночестве идет к себе домой. Мы подождали, потом Розовская вышла из машины и вошла в подъезд. Тогда мы поехали прямо по Киевской. Сотникова отвезла меня ко мне домой, а сама поехала к себе. На следующий день я узнала, что на Розовскую в подъезде напали, пытались задушить, но она вырвалась и выскочила на улицу. Там, к счастью, ей удалось упасть в обморок прямо под колеса легкового автомобиля. У водителя просто не было выбора – он вышел, увидел, что Розовская вся в крови, и повез ее в больницу. Там вызвали милицию, сразу же взяли у нее показания, что, на мой взгляд, не совсем тактично, а затем, вместо того, чтобы ехать к ней домой, на Киевскую, искать следы преступника, поехали – угадайте, куда?
– Сдаюсь, – буркнул он.
– К ее матери и отчиму. Подняли стариков из постели, переполошили и, вы не поверите, запугали. От них требовали признаться, что тут у них была пьянка и что они сгоряча раскровянили Розовской голову! Как вам это нравится?
– Бывали случаи, когда женщины не хотели подставлять тех, кто их действительно поколотил, и выдумывали всяких насильников в подъездах, – сказал он. – Мы все обязаны проверить.
– Вы хотите сказать, что больная старуха, пусть даже и истеричная, может схватить за волосы молодую женщину и ударить ее несколько раз головой о стену так, что врачи заподозрят сотрясение мозга? А потом посадить в машину и отправить ко всем чертям? Она не подарок, но она мать все-таки.
– А отчим? – спросил он.
– Он в их склоки мало вмешивается. Да старуха ему бы и не позволила.
– Ну и какие же у вас претензии? – поинтересовался он.
– Мне интересно, почему вместо того, чтобы тормошить стариков, ваш сотрудник не помчался по горячим следам?
– Не было там никаких следов.
– Были. Сама видела.
Тут он уставился на меня почище, чем в начале нашего разговора.
– Я теперь начинаю вспоминать это дело, – он зашарил рукой в ящике стола. – Я его уже читал. Наш сотрудник сразу же после беседы с родителями поехал туда и ничего не нашел. Поэтому мы беседовали с родителями Розовской еще раз.
– То есть как это – не нашел? Я наутро все узнала и помчалась к Розовской в больницу! (Мне нельзя, нельзя сейчас волноваться, иначе я ничего не смогу ему объяснить!) Она мне рассказала, как давала вашему сотруднику показания, передала ключ и попросила поехать к ней, привезти в больницу кое-какие вещи. Я, конечно, сразу поехала на Киевскую, спустилась под лестницу и увидела большие пятна крови, а также след от кроссовки. Знаете, зрелище не очень приятное – кровавый след.
– Наш сотрудник ничего этого не видел! – уперся он.
– А ваш сотрудник действительно там был? Может, он ограничился только воспитательной работой со стариками?
Он ничего не ответил и только так посмотрел на меня, что мои кулаки сами собой сжались.
Молчание затянулось.
– Ладно, – сказала я, – возможен и такой вариант. Ваш сотрудник искал следы в парадном, возле той двери, которая выходит на улицу, а ведь Розовская выскочила через ту дверь, что ведет в подворотню. Опять же, там темно, он мог даже не сообразить, что в подъезде есть еще одна дверь.
И тут я увидела – он откровенно обрадовался.
Нетрудно было догадаться, почему.
Я про себя усмехнулась – что значит честь мундира. Ну конечно же, тот юный и взъерошенный охламон, которого описывала мне Соня, вряд ли впопыхах облазил все парадное, даже по времени не получалось. Он беседовал с Соней в два часа ночи, а в половине третьего уже нагрянул пугать мамашу с отчимом. Конечно, может быть и такое – он сперва устроил у них переполох с валидолом, а потом понесся искать следы в подворотне. Но логичнее предположить, что он едва сунул туда нос, ничего не обнаружил и сообразил, что драчка-то была совсем в другом месте. Впрочем, сложная это штука – милицейская логика, мне ее не осилить.
Однако напротив меня сидел человек в кителе и ждал, что я еще скажу ему хорошего.
– Из всего этого следует, – сказала я, – что Розовскую ждали. Стоя в подворотне, можно видеть, как она подходит к дому, оставаясь при этом незамеченным.
– А может, это и не ее вовсе ждали, – заметил он. – Может, просто пьяный искал приключений на свою голову.
– Когда пьяный пристает к женщине, он не с того начинает, чтобы придушить. Он сперва с разговором лезет, – со знанием дела ответила я. – И пьяный не шепчет жертве, когда она хрипит и выдирается, совершенно трезвым голосом: «Ну, тихо, тихо, я тебе еще ничего не сделал!»
– Это вам Розовская сказала?
– Да. Она и вашему коллеге сказала, что запаха водки не было.
– Может, наширялся? – предположил он.
– Может, и наширялся. Если вдуматься, какая разница? Вам ведь все равно, кого искать – пьяницу или наркомана, лишь бы найти этого мерзавца.
– Трудно его будет найти, – сообщил мне этот человек в кителе даже с каким-то удовольствием. – Примет никаких. Выше среднего роста мужчин много. Вот если бы Розовская запомнила какую-то деталь… – Он задумался. – Ну, татуировку, что ли?..
Я даже встряхнулась – не снится ли мне эта чушь?
– Примета-то на нем была, – со вздохом сказала я, – но скорее всего заросла. У Сони маникюр потрясающий, она ему всю левую руку изодрала ногтями. У нее под ногтями кровь осталась. Там у них, на загнившем Западе, давно бы эту кровь выковыряли и хоть группу установили.
– Ах, на Западе? Хм… На Западе – конечно…
И я поняла, что сейчас он начнет аккуратно выдворять меня из кабинета. Конечно, запишет показания, я прочту, исправлю грамматические ошибки и вставлю, куда нужно, полдюжины запятых. И он выглянет в коридор – там его наверняка уже ждут. Или посмотрит на часы и вспомнит что-то срочное.
Записывая показания, он уточнил детали – во что была одета Розовская, какие вещи просила принести в больницу, не знаю ли я в лицо и поименно ее личных врагов. А какие, к бесу, враги могут быть у учительницы химии? Второгодники, что ли?
Все было бы нормальным, и спала бы я сейчас ангельским сном с сознанием выполненного долга (а с кем-чем еще?..), но он, добравшись до конца моих показаний, вдруг отложил бумагу в сторонку, внимательно поглядел на меня и спросил:
– А может быть, вы там, у родителей, все-таки выпили? А? Вы подумайте, вспомните…
Он не то чтобы не верил мне – ему незачем было верить. Ему было удобнее не верить. Чтобы не возиться с этой полупридушенной химичкой, которая черт знает что несет, чтобы не докапываться, какой из охламонов впопыхах не разглядел кровавого следа на полу. Чтобы закрыть дело, ему нужно было мое кроткое полупризнание ну, тяпнули малость, старики разгулялись, в драку полезли. Припадочная матушка стала в стойку «ма-бу» и с воинственным воплем «кья-а-а!!!» ринулась в атаку. Почтенный отчим, звякнув шпорами, вытянулся в струнку и метнул лассо. Кровь, хрип и обломки импортного гарнитура. Достойный сицилианской мафии приказ: «Выбросьте труп на Киевской!»
У меня есть такая особенность – когда нужно взорваться, я не взрываюсь. Я только двигаюсь и говорю чуть медленнее, чем обычно. Потом, наедине с собой… Да.
Третий час ночи.
Дело закроют.
Если это маньяк, он еще раз подкараулит Соньку.
