— Да они сговорились, чтобы я тут жил! Купец-то за меня кормовые деньги дядьке Ивану дал, по две деньги на день.
— А чем это ты ему так полюбился, что он за тебя кормовые деньги вносил? — чем дальше, тем более странным казался Стеньке Нечаев приезд в Москву…
— А за жернова!
— Какие жернова?..
Они уже почти подошли к шепоткинским воротам. Чтобы услышать поболее, Стенька удержал верзилу у калитки.
— А то ты не знаешь! Наши касимовские жернова всюду славятся! Как зима так к нам за жерновами и едут! Которые купцы красную юфть возами берут, которые — сукно. Я одного видел — сита с решетами вез, и ничего больше! Разве это товар! Его и девка погрузит! А вот жернова грузить — это такое дело!..
— Так ты что, жернова там у себя, в Бунькове, тесал? — Стенька окончательно перестал понимать, кто таков Нечай и за каким чертом привезен на Москву.
— Нет, в лес с охотниками хаживал. У нас леса знатные! Уйдешь, бывало, с мужиками на седмицу, идешь, идешь, конца-края нет…
— А купца Рудакова в лесу повстречал! Он на зиму в берлогу спать залег, лапу сосать, а ты его и поднял!
Нечай уставился на Стеньку в недоумении — видать, шутки в Бунькове были не в ходу.
— У него сани сломались, — несколько обиженно сообщил парень. Бунькова не доехал, сани и не выдержали. Жернова-то весят! Он у нас новые купил, а я жернова перегружал. Он мне и говорит — чего тебе тут гнить, поехали со мной! Я и согласился.
— Так ты, выходит, беглый! — догадался Стенька. Теперь он осознал, почему парня так старательно прячут. Детина приметный, с Ивановскую колокольню ростом будет… хотя… Кто из того замшелого Бунькова в Москву поплетется беглого искать?..
— Так все ж бегут! — воскликнул Нечай.
Стенька только вздохнул.
Нечай был из тех, кого зовут — простая душа. Его и впрямь выпускать со двора было опасно.
— По-разному бегут-то, — заметил Стенька. — Ну, брат Нечай, там теперь не до меня. Коли хозяин ногу сломал, бабка с той ногой долго возиться станет.
— Так ты уходишь, что ли? — огорчился детинушка.
— Да не век же мне тут вековать! Я человек служилый.
— Эх!..
Столько скорби было в этом кратком слове, что Стеньку поневоле жалость проняла.
— Да не тоскуй ты! Обживешься — и в Кремль сходишь, и всюду!
— Да-а, всюду! Вон дядька Иван охромел — кто меня поведет? А обещали-то, обещали! И в Кремль, и в Успенский собор на царя посмотреть, и в бани, где дородные девки, и Охотный ряд показать, и боевые часы на башне, и Евангелие напрестольное в два пуда, и конные бега, и деревянную грамоту, и как на Лобном месте дьяки царев суд возвещают…
Парень перечислял все соблазны, не замечая, что у собеседника глаза явственно лезут на лоб.
— Вот, стало быть, чем тебя сманили… — осторожно, осторожнее некуда, чтобы не спугнуть, молвил Стенька. — Ну, в Успенский собор — это понятно, и царя посмотреть, и Богу помолиться. В баню… А что, у вас своих нет?
— Да мы-то в печах моемся. В вытопленную печь свежей соломки настелят и залезают мыться.
— А в Охотном ряду чего покупать собрался?
— Да хоть поглядеть-то!
Стенька собирался понемногу добраться и до главного, но тут старушечий голос принялся звать Нечая.
— Молоде-ец! Поди сюда-а! Хозяин зовет!
— Ахти мне! Проведает еще, что я за калитку выходил! — забеспокоился Нечай, и стало ясно, что при своем богатырском росте он еще — дитя малое, неразумное.
— Ты беги, беги! — велел Стенька. — А я вдругорядь приду! С дядькой Иваном уговорюсь и сам тебя всюду отведу!
— Не обманешь? — Нечай от радости так ухватил благодетеля за плечо, что Стенька чуть не взвыл, железные пальцы парня и сквозь тулуп, пожалуй, чуть ли не до кости впились.
— Вот те крест! — Стенька радостно перекрестился.
Надо же — вот где на сей раз вынырнула деревянная грамота!
Поскольку дело попахивало изменой, он решил прежде всего посовещаться с Деревниным. Но сразу же бежать к страдальцу домой он не мог — и так уже достаточно долго пропадал незнамо где, а его место сегодня было — торг на Красной площади.
Ближе к вечеру, разняв две драки, поймав за ворот вороватую бабу и еще немало добрых дел совершив, Стенька направился к Деревнину.
Он шел через торг, уже предвкушая, как расскажет о странных словах Нечая, как поразится Гаврила Михайлович, как они вместе будут обсуждать дальнейший розыск, как они придумают ловушку для Ивашки Шепоткина и купца Рудакова, что неопытных деревенских детин деревянными грамотами прельщает. И как увяжут все это вместе с тем розыском, который, никому не сказавшись, затеяли около печатни…
Деревнин, узнав про Нечая, прямо встрепенулся.
— Так я ж толковал — еретическое писание! — воскликнул он. — Башмакову невесть что мерещится, а мы и струсили! Видать, еще какой-то старец на Москве объявился, на новый лад веру переиначивает!
Воспрял духом Деревнин! В приказ наутро засобирался! Грамотку написал Протасьеву — что-де надо взять за приставы Ивашку Шепоткина и живущего у него Нечая, как по прозванию — неведомо. Стенька понесся с грамоткой и добился, что сам пойдет с приставами брать того Ивашку с Нечаем. Как всегда, когда предстояло куда-то бежать, кого-то хватать, действовать решительно и отчаянно, он разгорелся — глаза выпучил, волосы сами дыбом поднялись, голос сделался звонкий, отрывистый. Боец, да и только!
Примчавшись домой, он обнаружил спящую жену и ужин на столе. По зимнему времени темнело в такую рань, что невольно тянуло в сон сразу после заката. Стенька постоял, глядя на свою Наталью и улыбаясь. Подумал — а не подходящий ли день для супружеского дела. Обычно Наталья строго за этим следила, в ночь на среду и на пятницу к себе не подпускала, да еще прибавлялось множество предпраздничных ночей и четыре поста, и обо всем об этом предупреждал баб в слободской церкви отец Кондрат. А матушка Ненила всякий раз, когда приносили в январе или феврале крестить дитя, старательно высчитывала — не во грехе ли, в самый Великий пост, зачато. То же касалось майских и июньских детишек, а также апрельских и августовских.
Хотя следовало бы разбудить Наталью и посовещаться с ней о важных делах, Стенька решил просто потихоньку лечь. Предстоял трудный день — и лучше встретить его в чистоте, может, оно и зачтется…
Ночью приморозило, а в такие ночи особенно сладко спится. Проснулись оттого, что печка остыла, а в затянутое пузырем оконце явственно пробился свет.
Стенька ахнул и стал впопыхах собираться, правую ногу заматывая в онучу, а левую, босую, суя в сапог… Наталья только и успела сунуть ему за пазуху кусок круто посоленного хлеба.
В приказе уже все было готово к походу за Ивашкой Шепоткиным и Нечаем, а заодно и никому не ведомым купцом Рудаковым. Стенька единственный знал, где Шепоткин живет, поэтому ждали лишь его и покрыли гнилыми словами с головы до ног. Деревнин — и тот словечком припечатал.
Несколько обидевшись, Стенька поспешил выполнять задуманное. На сей раз покалеченных с ним не было, извозчика нанимать не стали — и пришлось идти к Шепоткину на Волхонку пешком, а поселился он там, где Волхонка уже звалась Пречистенкой и стояли недавно отстроенные белокаменные боярские и княжеские дома. Неподалеку стояли и Большие конюшни, которые по привычке все называли Чертольскими.
— Вот! — Стенька указал рукавицей. Пристав Никон Светешников негромко стукнул кулаком в ворота. Залаял кобель.
— Отворяй! — грянул Никон. Одно это он и умел — греметь страшным голосом, наводя ужас на посадский люд.
