Вот что вы, сучьи дети, затеяли! И вы кого надо предупредили, что есть у вас богатырь, в нужную минуту выйдет на лед!
— Да чтоб мне тут же на месте провалиться, коли я знаю, где тот Нечай!.. — воскликнул Трещала.
Порой с Данилой случалось — чуял ложь каким-то внутренним слухом. Сейчас же он лжи не чуял. Очевидно, Трещала и впрямь не знал о Томилиных затеях. Тут же вспомнилось, что в последние перед Масленицей дни он пил не то чтобы без просыпу, но знатно. Сейчас, приведя себя в христианский образ, он был благообразен, ровненько расчесан, даже красив, но Данила его запомнил ошалевшим с похмелья, идет по двору — а с башки капустные ошметки летят…
— А что, Аким, он, может, и правду говорит! Нарочно велел парня в таком месте спрятать, чтобы самому не знать, и тогда он хоть Евангелие целовать будет — на знаю, да и все тут! — догадался Тимофей. — Хитер ты, да мы-то хитрее!
— Что же — мне крест целовать?
— А целуй!
Из-под сорочки Трещала вытащил большой серебряный крест и прижал к губам.
— Не приводили ко мне чужих парней, Господь свидетель! Своих хватает! Вон Гордей-целовальник к нам перешел — слышишь, Одинец? Было нам кого в чело ставить! Да и Перфишка к нам четвертый день носу не кажет!..
Выпалив это, Трещала понял, что сморозил глупость. Он откровенно признался, что замешан в какие-то темные Перфишкины дела с большими закладами.
— И не покажет, — опять вмешался Озорной. — Перфишка за парнем приходил не один, а то ли с Томилой, то ли с кем другим из твоих бойцов. И нужен был вам Перфишка лишь затем, чтобы парня вывести — тот ведь на Москве одного лишь Перфишку и знал. А потом — святым кулакои да по окаянной шее! И нет больше Перфишки, и платить ему незачем…
— Да разве я из ума выжил, чтобы Перфишку Рудакова губить! воскликнул Трещала. — Да мы с Перфишкой душа в душу, как родные братья, были!
Конюхам было мало дела о причинах таого братства. Они шли совсем по иному следу. Испугавшись, что Тимофей сейчас начнет допытываться о тайных делах Трещалы и Перфишки, Данила принялся искать ногой под столом Тимофеев сапог, чтобы нажать посильнее. Но старший товарищ и сам был не промах.
— А коли вы были как братья — что же Перфишка не к тебе того муромского парня повел, а к Акиму?
— А у него спроси!
— На том свете разве! — отрубил Тимофей. — Данила, говори ты.
— Перфишка к тому из атаманов хотел парня отвести, который старого Трещалы наследство получил. Он среди вас, бойцов, околачивался и многие ваши тайны знал! — воскликнул Данила. — И он сперва полагал, что наследство Одинец получил. А твой скоморох Томила убедил его, что наследство — у тебя!
— Нет у меня дедова наследства! — еще не разумея, что конюхам известно слишком много, отвечал Трещала. — У него и добра-то не было, домишко один да два лубяных короба тряпичной казны! А нас, внуков, четверо! Какое там наследство, смех один!
— Тьфу! — Тимофей начал сердиться. — Устал я вранье слушать! Что, братцы, не начать ли с самого начала? Данила, с первого мертвого тела начинай!
— Да что я вам — Разбойный приказ?! Что вы ко мне с мертвыми телами лезете?! — Трещала даже вскочил.
— Погоди прыгать, — буркнул Одинец. — Мне тоже охота до правды докопаться.
— А вздумаешь кого позвать — языком подавишься, — твердо пообещал Богдаш. Семейка же молча встал и прислонился к дверному косяку.
— На Тимофея-апостола отыскали на Красной площади, на торгу, в распряженных санях мертвого парнишку, и у него за пазухой была деревянная книжица, не по-нашему писанная, — начал Данила, невольно сбиваясь на слог приказных столбцов, по которым и узнал о подробностях. — Книжица в пядень с небольшим длиной, в вершок толщиной… А паренька того никто на торгу не признал, и его снесли в Земского приказа избу. И то был Маркушка, старого Трещалы правнук, что вместе с ним жил и за ним смотрел. А книжица — старого Трещалы наследство!
— Знать не знаю про деревянные книжицы! — сразу заявил Трещала. Одинец же, которому, коли верить покойному Перфишке, надлежало стать законным наследником, хмуро уставился в пол. Не умел Одинец врать — да и только!
Тимофей глянул на Одинца — и усмехнулся.
— Про девку, Данила, сказывай!
— И нам, конюхам, велено было ту деревянную грамоту сыскать. И мы подрядили девку одну, чтобы в приказную избу наведывалась и вызнавала не приходил ли кто за парнишкой… — тут Данила сообразил, что не сказал главного — как грамоту отняли у подьячего Земского приказа, и запнулся.
— Ты говори, говори… — подстегнул Тимофей. Семейка же, что-то подметив, беззвучно засмеялся. Данила даже брови свел, вглядываясь в лицо товарища, — что его развеселило? И вдруг понял! И Трещале, и Одинцу незачем было слушать, как неизвестные налетчики выкрали грамоту. Они это прекрасно и сами знали — потому и не задали необходимого, казалось бы, вопроса!
— И девка оказалась смышленая — тех, кто мертвое тело выкрал, выследила! — с неожиданным для самого себя весельем сообщил Данила. — И нам тот двор указала, куда тело увезли, и потом туда пробралась, и донесла, что тело-де выкрали по просьбе скоморохов, что это был их парнишка, и мы ей поверили…
— Это ты в Томилу, что ли, метишь? — догадался Трещала. — Так мало ли скоморохов на Москве?! Перед Масленицей-то все ватаги сюда тянутся!
— Да ну тебя с твоим Томилой! — оборвал его Богдаш. — Знай помалкивай!
— И оказалось, что никаких парнишек скоморохи не теряли, не хоронили, так что девку нашу на том дворе, куда тело свезли, перекупили! И, как врать, научили, — завершил Данила. — Что дальше-то говорить, Тимоша?
— Да ты уж все сказал, — Тимофей повернулся к Одинцу. — Что молчишь, Аким? Это ведь на твой двор парнишку привезли! Это ведь ты девку перекупил! Это из-за тебя мы столько времени потратили на скоморохов!
— Вот она, правда-то, и вылезла! — завопил Трещала. — Я-то уж не знал, не ведал, какому святому свечки ставить! Простите меня, молодцы, не знаю, как звать-величать!
Он выскочил из-за стола и размашисто поклонился конюхам в пояс, всем четверым.
— Рано радуешься, Трещала, — осадил его Тимофей. — Пусть сперва Одинец скажет, так ли дело было.
Одинец молчал, словно воды в рот набрал.
— Нам, Аким, до мертвых тел дела нет, пусть с ними Земский приказ разбирается, — сказал Богдаш. — Ты уже слышал — мы деревянную грамоту ищем. Перфишкино тело твой Сопля, поди, уже до Твери с перепугу довез! Мы никому не скажем, под чьим забором тело валялось. Кто чьего бойца свел тоже докапываться не станем. Ты только растолкуй нам — для чего ты тело выкрал да на скоморохов дельце свалил?
Одинец, сидя на стуле, стал сгибаться, словно бы норовя лечь лицом на колени.
— А для того и выкрал, чтобы меня подставить! — вместо Одинца отвечал Трещала. — Маркушка-то мне родня! Его мать, Арина, ко мне за сынком присылала! А я-то ни сном ни духом! С сестрами, с братьями поссорить меня хотел! Чтобы вся Москва говорила — он-де, Трещала, родню свою обижает!
— Аким! Ты оправдаться можешь? — строго спросил Тимофей. — Ведь мертвое дело только тому могло понадобиться, кто знал про деревянную грамоту!
Ответа не было.
— Голубчики мои! Доброхоты мои! — выкрикивал Трещала. — Да ведь вы мне его головой выдали! Век за вас Бога молить стану!
