складывай. Это важно! За жевательными резиночками особо смотри! Она пакетик откроет да не глядя в сумку бросит — а ты этим белым штучкам разбежаться не давай, бумажку зажми… Во! Вот это — самое неприятное. Ну да уж ты потрудись.
— Что за дрянь такая? — удивился Прохор.
— Ну, жует она резиночку, а тут вдруг кто заявился и жевать уж неприлично, а мусорной корзины рядышком нет. Так она скоренько — в сумку! К подкладке прилипнет — зубами не отдерешь! Или дельные бумажки между собой склеятся. Ты как увидишь — держи какую бумажку наготове и сразу в нее лови.
— Она плюет, выходит, а я — лови? — уточнил Прохор.
— А тебя, между прочим, сюда веником не гнали, — напомнил Феоктист Степаныч. — Я знаю — внизу за батареей и другие объявления имеются. Вот сорок пятой квартире холодильный нужен.
— Дед, ты их холодильник видел? — Прохор до того возмутился, что прямо заорал. — Это, дед, целый город, и туда троих холодильных нужно, чтобы мало-мальский порядок держать! А они все норовят на одного навесить!
— Да, хозяин у них строгий, Поликарп Федотыч, — согласился дедушка. — Вроде меня — бездельников страсть не любит. Вот еще тридцатая квартира в холодный шкаф смотрителя зачем-то искала…
— Был.
— Ну и что же там за шкаф такой, что ему отдельный хозяин нужен? — заинтересовался Феоктист Степаныч. — Я-то спрашивал — тамошний дедушка отмалчивается.
— От того шкафа он уже слезами плачет! — почему-то с весельем, чуть-чуть не со смехом поведал Прохор. — У них хозяйский сын железками балуется. У него в комнате на столе не помещаются, так он у родителей полку в шкафу выпросил. И вся эта железная дребедень по шкафу распространилась! Порядку — никакого!
— Да, железки — это опасно, — согласился Фооктист Степаныч. — А ты чего это, Прохор, скалишься?
— Тамошний дед рассказывал — брожу, мол, по этим завалам, разгрести пытаюсь, вдруг за дверцей слышу: так-перетак, мамка сдохла! И дверцу — нараспашку! Он аж за сердце взялся, еле затаиться успел, сидит, охает, слезы утирает. Хозяйка-то у них добрая, душевная. Это что же за паршивец в семье вырос, плачется, матери лишился — и такие слова выговаривает! Как же теперь в дому без хозяйки-то? А парень полез в железки свои, вытянул одну и кому-то там, в комнате сидящему, так орет: что сдохла — это ерунда, мы ее сейчас спокойно в мусор выкинем, я вот тут другую отыскал, малость похуже, но сойдет! И уволок свою железку. И точно, сказал тогда тот дед из тридцатой, железки ему заместо мамки, батьки, теток, дядек и даже, прости Господи, баб. Так пусть и дальше живет, тьфу!
— Заклял, значит. А нехорошо домового дедушку злобить… По его слову и выйдет. Ну, удачи тебе, Прохор! Обживайся. Вот дырочка за подкладку ведет — тесновато, ну да привыкнешь.
— Привыкну. Спасибо, дедушка.
— То-то.
До утра Прохор знакомился с сумочным хозяйством. Порядка наводить пока не стал — пыль разве что прибрал и выкинул, да еще новую, но пыльную жевательную резинку. Посчитал деньги в потайном кармане. Отыскал завалявшийся колпачок от авторучки, самой авторучки не приметил, решил подождать — авось объявится. Мелкие монетки собрал и положил в кармашек, где визитные карточки.
Утром, услышав голоса, затаился.
Хозяева завтракали на кухне. Командовала она — хозяйка. Мужской голос лишь бубнил. Потом цепкая ручка подхватила сумку — и начался день!
Сумка открывалась раз этак двести. Наманикюренные пальцы так и врезались в нагромождение жизненно важных мелочей. Первым делом хозяйка сунула в самое большое отделение мобильный телефон. Прохор такую штуковину видел впервые — но вещица была крупная, гладкая, аккуратная, и, очевидно, большой заботы с его стороны не потребовала бы. Футляр с очками тоже показался ему безопасным. Ждал Прохор ключей от квартиры — но так и не дождался. Хозяйка держала их на одной цепочке с ключом зажигания.
Должность сумочного оказалась суетливой. Только успевай в свой закуток нырять. К концу дня Прохор умаялся — словно мешки с перловкой и гречкой таскал. Одних жвачек шесть штук поймал.
Вечером, когда хозяйка, оставив сумку в гостиной на кресле, где по ночам и было ее постоянное место, пошла на кухню с мужем, нанес визит Феоктист Степаныч.
— Ну, с первым тебя деньком! — поприветствовал. — Наша-то в духе! День у нее заладился. А сам — ох, и говорить неохота…
— Что — сам? — полюбопытствовал Прохор.
— Что-что! Наказывала ему — мусорное ведро вынеси, в магазин сходи, непременно стирального порошка прикупи…
Дедушка, зажимая корявые пальцы, насчитал полторы дюжины поручений.
— А он про порошок забыл, сантехника не вызвал, сам кран чинить пытался, а кран заморский, работа тонкая, ну и сорвал резьбу, теперь уж не струйка бежит, а хлещет! Не хозяин это, Прошенька! Ох, не хозяин! С оглоблю вырос, а ума не вынес! На-ка, паек получай. Сыр голландский, колбаска полукопченая, еще сухарики. Заработал!
— Да ничего вроде и не делал… — смутился Прохор, в последний раз видевший колбаску полтора года назад.
— Хозяйкино настроение соблюл! — строго, подняв перст, объяснил дедушка. — Это многого стоит.
И, видать, не от души похвалил.
Сглазил, нечисть антресольная!
Прохору бы исхитриться и закрыть на ночь сумку. Но там приторно пахло всякими бабьими притираниями. Он и вздумал проветрить. А того не учел, что полуоткрытая сумка держится на мягком неустойчиво. Обнаружилось это, когда на кресло прыгнул и шлепнулся набок рыжий кот Персик.
Сумка завалилась набок. Прохора мотнуло и тоже уложило.
— Ах ты, окаянная! — проворчал он, весь растопырившись, чтобы не позволить мелочевке выскочить наружу. Собирай ее потом!
Однако тюбик губной помады, который он поленился переложить из бокового тряпочного кармашка в косметичку, перелетел через его голову и шлепнулся на кресло. Прочее уцелело.
Закатить тюбик было бы несложно. Это не пузырь толстого стекла, который хозяйка называет «дезиком». У того пузыря есть углы, хотя и сглаженные, его кантовать нужно, а помада — что? Ногой пихнул — и покатилась. Однако рано Прохор радовался. Высунувшись из сумки, он увидел рыжую усатую рожу.
Персику стало скучно. Он соблаговолил проснуться и заинтересоваться. Он изволил приоткрыть медный глаз и потрогать помаду лапой. И она покатилась прочь от сумки.
Прохор решительным броском метнулся в кульбит, проскочил прямо под кошачьей мордой, но промахнулся — патрончик с помадой неотвратимо двигался к краю кресла. Чтобы поднять его с пола, потребовалась бы помощь Феоктиста Степаныча, или холодильного Ерофея, или даже секционного Герасима пришлось бы звать, хотя его из секции выманить — свистеть умаешься. Прохор покатился следом за помадой и у самого края поймал ее в объятия. Если бы ему предложили служить домовым дедушкой в почтенном доме, где непременное условие — завести домовиху, то именно так бы он прижимал к груди молодую пригожую домовиху.
Он боялся шевельнуться, чтобы не грохнуться на пол вместе с помадой. Персик смотрел на это объятие, держа наготове когтистую лапу. И очень осторожненько подтолкнул… без злого намерения, просто потрогать хотел…
На лету Прохор брыкнул помаду, чтобы хоть приземлиться безопасно. Она ударилась о ножку стола, и тут же Персик кинулся на нее, делая вид, что наконец-то домой забрела жирная мышь. И погнал, погнал! Прохору оставалось лишь следить за диковинными прыжками и выкрутасами.
Как все персы, Персик был безмерно ленив. Ему вполне хватило полутора минут игры. И он растянулся на ковре, всем видом показывая — месячная норма активности выполнена и перевыполнена, жаль, что хозяйка не видела и не похвалила.
