нежностью и любовью — сберегла ей, невинной девочке, жизнь и дала возможность трудиться на равных с обычными девушками. А неблагодарная принцесса вдруг громко заявила о своем происхождении, смущая подруг по мастерской. И попытка бегства впридачу, по тайной договоренности с другим государственным преступником — вот этим Иво из Дундага, тоже — двадцати лет от роду. Участвовавшие в заговоре лица вовремя осознали свою ошибку и поторопились ее исправить. А принцесса не осознает. И граф, который сперва был склонен отказываться от своего участия в побеге, тоже объявил, что умрет за принцессу. Вот такие корни пустила в этих аристократах истребленная по всей стране зараза!
Выхода нет — именем равноправного народа, искореняющего все, что мешает в боях завоеванному равноправию, преступники приговариваются…
А к чему приговариваются — и так ясно. Вот он, палач с секирой, в черных кожаных штанах, как пятьсот лет назад, в красном колпаке с прорезями для глаз. Дивное дело — все, что при короле имелось, Дума понемногу отменила, одного палача к жизни возродила. Так что трубы трубят и барабаны бьют не вовремя, мешая глашатаю толком дочитать приговор, палач вальяжно так с секирой на плече выходит, народ сперва загалдел, потом замер. И услышали все, как сказала принцесса Амора, повернувшись к молодому графу.
— Пусть я первая… прощай. И гляди, как это делается.
Оттолкнула она стражников, что хотели вести ее под локотки и сама быстро пошла к плахе. Но не просто пошла — с песней.
Услышал Жилло эту мелодию — обмер. Не он ли ее сочинил в ночном лесу? Да он же! Что за колдовство такое?..
Принцесса отчаянно-звонким голоском запела:
Тут уж Жилло чуть через перила галереи не перелетел. Не могла принцесса Амора знать эту песню! Ее вообще еще никто на свете знать не мог.
Но, пока она, встав у эшафота, переводила дух, песню подхватили два мужских голоса — вроде бы из толпы…
Тут только ошарашенная Дума замахала рукавами мантий, забили барабаны, кто-то дал знак палачу… Он схватил Амору за тонкие руки, сзади связанные, кинул на колени перед плахой, но тут же почему-то от нее отскочил и нагнулся, изучая что-то на досках настила.
Красавицу-соколицу стражники удержали и рот ей заткнули — а то бросилась бы с галереи на эшафот. А молодой граф рванулся туда — к Аморе…
— Я люблю тебя! — крикнул. — Люблю, слышишь? Люблю!
Графу гвардеец, понятно, тоже рот зажал. А принцесса вскочила на ноги.
— Ангерран, братик мой! — воскликнула. — Где ты, братик? Ангерран!..
И тут возле плахи дощатый настил эшафота пламенем взялся!
Отскочили палач с принцессой, смотрят, понять не могут — откуда огонь? Кто умудрился? Огненный ковер вокруг плахи, так и трещит сухое дерево! Народ прочь от эшафота кинулся. Давка, вопли, сумятица, конец света!
Жилло — тот сразу понял, чьих ручонок шаловливых дело. Обещали же братцы-воришки что-то придумать — и придумали. Да еще завопили «Пожар! Горим!» Тут уж не до казни. Тут уж гляди, как бы бешеная толпа ворота с собой не унесла!
На балконе тоже какие-то бурные события — члены Равноправной Думы откровенно друг на дружку орут, хотя слов не разобрать. Наконец принцессу с графом обратно в замок взяли, а глашатай перед горящим эшафотом и пустым двором такое сказал:
— Равноправные граждане! Всякое преступление заслуживает кары. Но если его совершает молодая неопытная девушка, если к нему присоединяется не знающий жизни юноша, они заслуживают снисхождения! И Равноправная Дума считает, что принцесса Амора и Иво из Дундага достаточно наказаны страхом и унижением перед лицом равноправного народа! Им даруется жизнь!
Тут эшафот рушиться начал.
— Ну, как? — спросил Жилло довольный Дедуля, появляясь как бы из трещины на стене. — Спиртное, оно тоже иногда пользу приносит… Особенно когда по сухому дереву…
И, запрокинувшись, вытянул из горлышка пустой фляги самую последнюю каплю моряцкого рома.
— Откуда вы знаете эту песню? — вопросом же ответил Жилло.
— Надо у Малыша спросить. Он где-то подцепил. Пугнули мы их? А? И граф твой спасся! С тебя причитается, вожак.
— Как это вы додумались?
— Не мы додумались. Древний воровской прием — поджечь, а потом поживиться в суматохе. Порядочный вор всегда готов его в дело пустить. Вот только мы его по другому случаю употребили, — объяснил Дедуля. Тут за спиной у Жилло отделился от стены и развеселый Малыш.
— Ну, здорово твой граф заорал: «Я люблю тебя!» Меня чуть слеза не прошибла, — признался он. — Мне бы когда-нибудь так убедительно это проорать… Только не принцессе. Я вот одну красотку в Кульдиге видел — не девочка, конечно, в теле, груди — во!
Малыш показал на себе, как возвышаются эти изумительные груди, и Дедуля очень неодобрительно на него посмотрел — вышло, что торчат не менее чем на фут, и достигают избраннице выше подбородка, мешая принимать пищу.
— Малыш иногда жениться собирается, — объяснил он Жилло. — Вот тоже приобретение для женщины! Потерпи, смотаемся от этого равноправия подальше, тогда женись на здоровье.
— Ты, Малыш, откуда эту песню знаешь? Про бастардов? — спросил Жилло.
— Я? Слушай, спроси у Дедули. Это он однажды приволок. Бурчал, бурчал, я думал — совсем умом повредился.
— Я приволок?
— Не я же!
И братцы с огромным недоумением друг на дружку уставились.
— Темное дело, — сказал Жилло. — Понимаете, ведь и ко мне эта песенка привязалась непонятным образом. Первый куплет впервые слышу, но второй точно мой. Сперва ощущение было, будто я сам его и придумал! Я его в лесу подцепил, неподалеку от Полосатого мыса. Ладно, с песней мы на досуге разберемся. Что бы могло значить это помилование с бухты-барахты? Так старательно принцессу и графа под топор подводили — и на тебе! Пожара настолько испугались?
— Знаешь, вожак, про песни ты хорошо рассказываешь, но пора бы нам отсюда убираться, — строго
