втолковывала.
Женщин возмущала не столько сама покража (чем же еще цыгану пропитание добывать?), сколько то, что совершил ее цыган среди бела дня в трех шагах от баронской молочной мызы.
– Покажем ему, как лиса борону тащит! – звенели и буравили уши пронзительные голоса. – Да чтоб его Бог в маленькое окошко увидел, в большое – выбросил!
– Эй, крестная Эде, чья это овца? – окликнул Мач одну из пожилых хозяек.
На его голос женщины обернулись и увидели красавца гусара.
Вся ругань оборвалась на полуслове.
Цыган в недоумении поднял голову.
И поручик Орловский с Мачем увидели юное, смуглое и гордое лицо овечьего воришки.
Цыган был молод, глазаст и тонок до невероятности в своем старом коричневом кафтане на голое тело, туго схваченном в поясе трепаной веревкой. Были на нам также фантастического цвета штаны, заправленные в неописуемую обувку, лет пять назад бывшую, пожалуй, господскими сапогами.
– А ну-ка… – и с этими загадочными словами гусар направил Аржана в толпу. – Отпустите-ка его, голубушки, никуда он от вас не убежит.
Завороженные синим взором и уверенным голосом Сергея Петровича, женщины выпустили заломленные руки цыгана, крепким подзатыльником заставив его поклониться заезжему спасителю. Но цыган стремительно выпрямился.
– Как звать-то тебя, бедолага? – добродушно осведомился гусар.
– Ешкой… – и цыган уставился на него с великим подозрением.
– Это же тот самый, что на прошлой неделе спер овцу у Свикю Симаниса! – объяснила тем временем Мачу крестная. – Только тогда не поймали. Как только господин барон позволяет им через свои земли проезжать! И слоняется вокруг без дела, никакой работы не знает, одна забота – как бы украсть!
– Будут они работать, когда на топорище листья распустятся! – встряла другая женщина, ровесница крестной, с двумя подойниками в руках, и мотнула головой, чтобы хоть так поправить сбившуюся на лоб головную повязку с длинными вышитыми концами.
Ешка молча сверкнул на них огромными глазами.
– А цыган – как барон! – вдруг нахально заявил он. – Оба чужим потом заработанный хлеб едят.
– Господин барон чужих овец не ворует! – возмутилась какая-то старуха, видно, из зажиточных, если судить по четырем покрывалам-сагшам с богатой вышивкой, накинутым на ее плечи даже в жаркий полдень.
– Барону и цыгану сам Бог велел воровать! – отрубил цыган. – Ему – ваши денежки и здоровье, а мне всего-навсего ваших ягнят.
– Ничего себе ягненок! – загалдели женщины. – Врет так, что уши дымятся! Летошняя овца, еще ягнят не приносила!..
– Уж если ловить воров, то и начинали бы с господина барона! – гнул свою линию Ешка.
Женщины перепугались до полусмерти. Они подозревали, кто из них немедленно расскажет старостиной жене про бунтарские речи, да еще добавит из головы, с каким удовольствием работницы баронской мызы эти речи слушали. Над косматой головой бунтаря вознеслись кулаки.
Гусар и Мач переглянулись.
Задиристый оборванец понравился им так же мгновенно, как они сами друг другу по душе пришлись.
Сергей Петрович достал кошелек, заглянул в него, что-то сосчитал в уме и решился.
– Голубушки, красавицы! – воззвал он к женщинам. Те мгновенно утихли и выпрямились, а цыган, сбившийся в клубок у их ног, выглянул из-под локтя, прикрывавшего голову.
Тут гусар еще и улыбнулся впридачу, поскольку эмпирическим путем уже давно уразумел власть своей белозубой улыбки над нежным полом.
– Чья овца-то? – выразительно подбросив кошелек, спросил он.
– Моя овца, моя! – поспешила к нему хозяйка, таща за руку зареванную дочку. – И что за хорошая овца была, в год четыре фунта шерсти давала!
Мачатынь разинул рот – эту молодую овцу недавно впервые стригли, и комплиментов таких она никак не заслужила. Сообразил это и Сергей Петрович.
– Давай-ка уладим по-хорошему, – предложил он. – Я тебе плачу за овечье смертоубийство, останки покойницы остаются тебе же, а ты отпусти-ка сего злодея на все четыре стороны!
Гусар указал кошельком на цыгана.
Женщины зашептались. Овцу все равно было не воскресить, от порки цыгана на баронской конюшне ни у кого денег не прибавится, а офицер, ничего в овцах не понимая, конечно же, не поскупится…
Выпущен цыган был не раньше, чем Мач, взяв из рук Сергея Петровича монеты, вернул ему то, что считал заведомо лишним, и вжал остальные в ладонь хозяйки покойной овцы.
– А ты куда собрался, парень? – спросила крестная, собираясь вслед за другими покинуть место происшествия.
– По распоряжению господина барона еду провожатым! – похвастался парень, хотя никакого распоряжения, конечно же, не было. А гусар, все понимая, значительно кивнул.
Женщины ушли на мызу. Хозяйка овцы, с трудом взвалив ее на плечи, наконец-то ухватила дочку за ухо и стала ее учить уму-разуму. Не землянику собирать надо, когда овец пасешь, а смотреть, не мельтешит ли в кустах цыганская рожа, – вот к чему сводился ум-разум. Девчонка клялась и божилась, что в жизнь свою больше не попробует земляники…
Наконец остались у изгороди трое – гусар, Мач и Ешка.
Ешка вел себя, мягко говоря, странно. Хотя внезапное спасение должно было преисполнить его радостью, лицо цыгана, столь дерзкое в словесной схватке с женщинами, помрачнело. И, не сказав ни слова благодарности, он подобрал свой пустой мешок и побрел в сторону леса.
Сергей Петрович и Мач опять переглянулись.
– Гордый, как цыган, – заметил Мачатынь. – Ишь, идет – носом тучи раздвигает!
– Гордый, – согласился гусар. – По глазам вижу, что со вчерашнего дня не ел, а чести не уронит! Вот что дорого.
Они пустили коней шагом вслед за цыганом.
– Сергей Петрович, вы ж сами просили не мешкать, – осторожно напомнил Мач.
– Твоя правда…
Сергей Петрович решительно послал вперед Аржана и нагнал Ешку.
– Постой, похититель! На вот… держи…
И протянул цыгану горсть – Мач не разобрал, чего, но скорее меди, чем серебра.
Ешка повернулся к всадникам и встал, как-то диковинно скрестив руки за спиной. Он склонил голову набок, весьма критически посмотрел на гусара, а потом вздернул подбородок и зашагал к лесу.
– Да стой ты, лихорадка вавилонская! – возмутился Сергей Петрович.
– Не разумеешь, что ли? Деньги тебе дают!
Он опять догнал цыгана.
Ешка опять повернулся, взглянул на гусара глубокомысленно, потом скосил глаза на подъезжавшего Мача и вернулся взором к гусару.
Тот наклонился с седла, а деньги лежали на его протянутой ладони – как раз на уровне цыганского носа.
Тут Ешка совершил странный маневр. Руку он как бы протянул к Сергеевой руке, а сам в то же время чуточку отступил назад.
Сергей Петрович и Мач замерли, как околдованные, наблюдая за странной цыганской повадкой.
Ешка еще чуток отступил, еще длиннее вытянул руку и вдруг быстрым хватким движением смел с гусарской ладони деньги.
Но благодарности от него не дождались.
Мгновенно сунув добычу в карман своих поразительно дырявых штанов, цыган словно преобразился – и плечи расправились, и смущение, владевшее им последнюю минуту, пропало.
– Спасибо бы сказал! – сердито посоветовал ему Мач.
