технарские способности и соорудил компас. Из-за этого компаса мы переругались насмерть. Я пытался ему объяснить, что понятия «северный материк» и «южный материк» могут вовсе не соответствовать оси север-юг. Скажем, один – на северо-востоке, второй – на юго-западе, и далеко ли мы уйдем без карты, только по компасу? И поди знай, правильно ли я истолковал соответствующие слова здешнего языка. Направление-то они указывали, но речь вполне могла идти и о востоке с западом.
– Гипнолингвист хренов, – сказал на это Люська.
К счастью, фон Эрдвиц был методичен, как его вестфальские, чтоб не соврать, предки. Он сообразил, что вряд ли караван прется напрямик через болото, должна быть дорога. Я предупреждал его, чтобы он, да еще с его знанием языка, не пускался в расспросы! Если эти люди решили нас задержать, чтобы то ли выкуп слупить, то ли просто продать нас караванщикам, то про дорогу они нам рассказывать не будут – не до такой же степени дураки.
В один прекрасный день Люську заперли в сырой яме, положив сверху колючую решетку. Я пошел вежливо разбираться – так и есть! Доспрашивался!
Ночью я подкрался к яме и некоторое время слушал сольное выступление Люськи, который крыл весь этот сектор Галактики отборными словами. Наконец он охрип и заткнулся.
– Балда! – сказал я ему. – Тебе ревматизма захотелось? Ну так ты его получишь в большом количестве!
– Я понял, где дорога, – ответил он. – Это за джунглями, как идти к горелому холму, только чуть левее.
– Как ты догадался?
– Меня туда не пустили.
– Логично…
Я хотел продолжить расспросы, но тут в поселке началась суета, и несколько секунд спустя я услышал гул.
– Это наши! – заорал Люська. – Это они нас ищут!
Действительно – гудело наверху. Я – гипнолингвист, технику мы проходили символически, и я бы назвал этот гул шумом вертолетных лопастей, а как было на самм деле – разглядеть не мог. Ночь, во-первых, и разлапистые листья над годовой, во-вторых.
И тут к яме подбежал Тулзна. Он откинул решетку и протянул Люське чумазую лапу:
– Вылезай, подкидыш!
Тут же объявились Чула, Туска и Чуска – этих двух я вечно путал. Люську выдернули из ямы и поволокли к площадке, где по вечерам разводили костер. Я побежал следом, меня заметили, и мне на плечи сзади рухнула парочка аборигенов.
Кончилось тем, что нас, связанных длинными и тонкими корнями, поставили прямо в золу и еще теплые угольки. Гул наверху перемещался, как будто незримый вертолет мотался туда-сюда.
Нас осветили факелами.
– Эй, ты! Если ты опустишься еще немного, мы их уничтожим! – заорал старший (ну, язык не поворачивается называть этого грязнулю вождем!)
И тут же все племя загалдело, замахало палками, завизжало, в нас даже полетели комья ссохшейся тины.
Гул стал тише.
– Лети, лети, большая птица, мы тебя не трогаем, и ты нас не трожь! – вопил старший. – Пусть твои лапы не касаются нашей земли! А если ты опустишься, мы пожалуемся на тебя каравану! И он тебя уничтожит!
Племя, очень довольное, что удалось отогнать птицу, кинулось к частоколу, показывая, что переходит в атаку, а некоторые даже перескочили наружу.
– Сумасшедший дом, – сказал Люська. – Как бы развязаться?
– Как ты думаешь, мог у нас на борту быть вертолет? – спросил я.
– У нас могло быть что угодно…
Наверху опять загудело.
– Во-от придет ка-ра-ва-а-ан! – затянул вкривь и вкось незримый хор. – Он вас съест, большие птицы! И ваши кости раскрошит зубами!
– Сашка, это что за опера? – спросил потрясенный Люська. Но я обалдел – во-первых, до сей поры наши хозяева никогда не пели, а во-вторых, какую же дрянь я перевел на родной язык словом «караван»?
Лни еще попели немного и успокоились. Гул стих. Потом пришел старший.
– Вы правильно сделали, что не стали звать свою птицу, – сообщил он. – Я помню, что вы – люди, летающие на птицах, но ей тут делать нечего. Как только наступит время караванов, мы отдадим вас каравану, если только караван за вас заплатит. И тогда хоть женитесь на своей птице!
– По-моему, оно не наступит никогда… – проворчал Люська.
Если бы не я – его бы точно скормили болотным сороконожкам. А я всегда сглаживал противоречия. Конфликтологию мы проходили всерьез, и нам накрепко вдолбили – ошибку, допущенную на начальном этапе гипнолингвистом, человечество может не исправить вообще никогда. Поэтому я, делая вид, будто вовсе не стою посреди кострища и не связан корешками, выразил свою благодарность старшему за его мудрость. А что мне еще оставалось? Я даже поинтересовался, по какой цене нас собираются отдать первому же каравану, и выразил беспокойство – как бы она не оказалась слишком низкой. Все-таки племя нас кормило, поило, охраняло, и нехорошо, если оно из-за нас окажется в убытке. Старший воткнул в землю факел, развязал мне руки, и мы прямо на разглаженной ладонью золе стали считать – много ли мы с Люськой наели-напили, и на какое количество лопат, гвоздей, одеял и сандалий каждый из нас тянет.
Тогда же, кстати, и выяснилось, что северные караваны достигают длины в восемьсот шагов, а южные – в шестьсот шагов, и когда голова северного каравана приближается к горелому холму, его хвост еще путается где-то за черными валунами.
Потом я рассказал про караваны Люське и задал резонный вопрос: если по территории племени пройдет такая прорва вьючной скотины, то чем же ее тут собираются кормить? Раньше на постоялых дворах были запасы овса, сена и чего-то там еще. Почему же болотные жители не держат правильного перевалочного пункта?
– А кто тебе сказал, что это будет вьючная скотина? – осведомился Люська. – По-моему, это караван сам – большая скотина! Башка есть, хвост есть, а насчет зубов – ты сам слышал…
После Люськиных дурацких расспросов я уже боялся чем-то интересоваться, но несколько дней спустя информация явилась сама. Подрались Тулзна и Чуска. Оказалось, из-за дочерей. Дочку Тулзны племя выбрало в жены каравану, а дочку Чуски – нет.
– Караван делает самых лучших детей, – объяснили нам. – Только очень редко.
– А нельзя ли посмотреть на такого ребеночка? – самым невинным гололсом спросил я.
Оказалось, нельзя.
Но вскоре мы услышали, как один абориген в злобе обозвал другого каравановым ублюдком.
Вся эта лабуда с караванами нравилась нам все меньше и меньше…
И если нас выкупят и куда-то там увезут с болота – то ведь неизвестно, на что караван нас употребит! На болоте мы, по крайней мере, были в безопасности. А на материках еще неизвестно что творилось.
– Если здешний технический прогресс еще не додумался до колеса, а грузы возят исключительно на скотине, то как бы и нас не определили в разряд вьючного скота! – сказал я Люське.
– В разряд корма для вьючного скота, – поправил он. – Если этот караван – что-то вроде крокодила стометровой длины, то не корешками же он питается!
– Караван, кем бы он ни был, разумное существо, – тут же возразил я. – С ним можно договориться.
– Сидя у него в желудке, гипнолингвист хренов!
Теперь каждый наш с Люськой разговор завершался ссорой. Казалось бы, не все ли равно, съедобны треклятые болотные сороконожки или пока нет? А мы из-за них день не разговаривали.
Меж тем погода менялась прямо на глазах. Я бы назвал то, что творилось вокруг, осенью, постепенно перерастающей в гнилую зиму. Похолодало так, что мы с Люськой влезли в скафандры и про ночам включали обогрев, стараясь не думать, что топлива хватает всего на полторы сотни часов.
