борода у него росла со скоростью взгляда, и щеки там, где не светились пластырные полоски, были уже в густой вороной щетине.
Очевидно, она заметила посетителя на входе в контору.
Марек подумал, что сейчас этот мужик спросит про нее и надо будет ответить что-то такое — угадать, какой ответ нужен ей. Пришла, но вызвали к начальству? Пришла, но уже на весь день ушла? Еще вообще не приходила?
Последнее не канало — на стуле о пяти колесиках висела ее кофточка, та, ночная. Это что же — она даже не зашла домой переодеться? Или хоть оставить кофточку — ведь лето же, кому с утра нужен трикотаж с длинными рукавами?
Марек сделал вид, что с головой, по плечи, погрузился в монитор.
— Я вот принес, — сказал посетитель. И положил на ее стол пластиковую папочку, в которой узнавались газетные вырезки. — Это нужно сделать быстро, я плачу по срочному тарифу.
— Понял, — ответил Марек. — Передам.
А сам удивился — неужели ночной громила оказался всего-навсего банальным рекламодателем? Допустим, он на рынок новое слабительное пропихивает — вот, публикации принес, чтобы она по готовым образцам составила рекламный текст. И весь город, начитавшись, дружно сел на унитазы.
— Передай. А я еще ночью стихи написал. Хочешь, прочту?
Вот тут Марек чуть не свалился со стула.
Когда-то давным-давно — даты плохо цеплялись за его память — красивые, юные, пылкие, в развевающихся плащах, с огненными глазами, влетали с мороза в жаркий уют маленьких комнат: послушай, я написал та-акие стихи! И с уст — с уст! — срывались божественные строфы, и почти не глядя на исчерканную бумажку, зато отчаянно размахивая правой рукой, в которой та бумажка была зажата, чеканил ямбы неукротимый поэт… И друг взирал — взирал! — на него снизу вверх, влюбленными глазами…
Потом Марек догадался, что такие сцены даже в пушкинские времена случались крайне редко. Если вообще случались. И, чтобы человек выслушал твои стихи, нужно, по меньшей мере, чтобы у него на тот момент, когда тебе приспичит, не оказалось решительно никаких дел; чтобы он сам уже думал, чем бы таким необременительным заняться; и это должен быть человек не слишком образованный, а то еще начнет цепляться к технике, к запятым и все на корню загубит.
Осокин вот как раз и есть этот образованный человек. Как бы образованный! Из одного института и даже с одного факультета вылетели. Лет пять назад Марек сдуру прочитал ему свои стихи. Обоим этого раза вполне хватило. А теперь Дима Осокин и вовсе умный сделался, расхаживает по конторе с таким видом, будто ему на все наплевать с высоты собственной гениальности. Но в чем проявляется эта гениальность — никто не знает. И никогда не узнает.
Зато он теперь мачо. Он носит широкий ремень и джинсы-стрейч, которые выразительно обтягивают низ живота, и чтобы все это заметили, он и майки, и джемпера заправляет в эти самые джинсы, а не носит навыпуск.
Он — мачо, и он не переживет, если женщина, проходящая мимо по коридору, не остановит взгляда на его мускулистых стройных бедрах, если не обернется и не оценит крепкий стальной зад.
Он — мачо! Он и с рокерами дружит только затем, чтобы ходить в тугих кожаных штанах, он катает девчонок на чужих мотоциклах и позволяет им прижиматься к своей прекрасной спине! Когда они слезают с мотоцикла — девчонки уже готовы, девчонки уже хотят эту спину!.. Всеми десятью коготками, и теснее, теснее!..
Молчание Марека посетитель принял за одобрение. И достал из кармана светлого летнего пиджака тот самый классический скомканный листок, который породило воображение Марека совсем для другой эпохи.
Он заговорил — сперва невнятно, потом дикция выправилась:
— Прочь ложный стыд. В тираж секреты. Не впопыхах, но сей же час беды прекраснейшей приметы предам на суд ушей и глаз, — пообещал он, и Марек рассеянно кивнул.
Случилось то, что в конторе уже случалось неоднократно: Бог послал графомана. Это что! Однажды Марек сидел в кабинете один, работал, и тут в дверь (кстати говоря, тоже без стука) въехала целая вавилонская башня. Здоровенный дед требовал внимания.
— А вы, собственно, кто? — спросил Марек.
— Я человек-легенда!
Человека-легенду выставляла из конторы вооруженная охрана. И она же получила нагоняй за то, что пропускает, не спросив документов, всевозможных городских сумасшедших.
Тут же, по аналогии, Марек вспомнил самого из них популярного — Повелителя Вселенной. Тот совершал обход памятников и перед каждым, встав в красивую позу, пел гимн собственного сочинения с обращением к Солнцу и прочими возвышенными затеями. Кстати, с литературной точки зрения все это было не так уж плохо.
А посетитель, не заметив, что Марек отвлекся, продолжал:
— Плоть — злая горечь шоколада. Губ обреченная волна. Глаза — награда и засада. Души свободная цена…
Какая связь у него в голове образовалась между плотью и губами, еще можно было предположить. С глазами тоже он выразился вполне внятно. А вот цену души пристегнул, скорее всего, ради размера и рифмы. Эти штуки Марек по себе знал.
И вдруг…
— Закатный ангел. Знак спасенья. Кромешной тьмы святая стать. Мой черный сон и озаренье. Предсмертный крик и благодать…
Что?.. Как-как?..
Марек даже рот приоткрыл.
— Правда, гениально? — спросил посетитель. И все испортил.
— Гениально, — согласился благовоспитанный Марек, мгновенно возненавидев посетителя за этот пошлый вопрос.
— Тогда я еще прочту. Слушай… Тоже этой ночью написал.
— Извини, мне текст сдавать, начальство уже требует.
Марек схватил со стола первую попавшуюся распечатку и выскочил в коридор.
Закатный ангел! Ну да — только почему это пришло в голову ему, в оклеенную пластырем дурную голову? Кромешной тьмы святая стать! Да, так, именно так — но за что, за какие добродетели этот кабриолетовладелец получил ночью, после налета на «Марокко», такую награду?.. После того, как дал Аське оплеуху, что ли?.. После того, как схлопотал боевые шрамы, украшающие мужчину?.. За что, Господи, ему-то — за что?..
Марек сделал то, что делал при безответных вопросах, — встал столбом и уставился на свои руки. Пальцы шевелились, играя на незримом баянчике. Какие идиоты в наше время учат детей играть на баянах?! За что?! Закатный ангел, знак спасенья… Предсмертный крик и благодать… За что?! За что одному — баян, а другому — вот это?!
Если бы Димка Осокин знал, что Марек сейчас орет во всю глотку от невероятного отчаяния, он бы «Скорую» вызвал.
Но он не услышал ни хрена.
Прошел, не глядя, или нет — глядя в пол. Чтобы не споткнуться. Тоже нет — делая вид, будто погружен в гениальные размышления. Пронес общелкнутые кожей бедра. Фальшивой кожей, блин! Дешевка!
И тут появилась она.
— Федька там? Или уже слинял?
— Там, — ответил Марек.
— О черт… Засада…
— Глаза — награда и засада, — неожиданно для себя произнес Марек, и она догадалась.
— Он тебе уже стихи читал?
— Читал.
— Ну и как?
