выронил, когда этот нечестивый мерзавец схватил меня и поднял под самые облака! А пенал остался лежать там, где мы вынули из него кольцо. Клянусь Аллахом, я не могу узнать того места!
– Это случается, когда долго пребываешь, к примеру, в человеческом виде и опять возвращаешься в образ джинна, – утешил его Маймун ибн Дамдам. – Погоди, сейчас я отыщу их…
Но найти кольцо и пенал было просто, сложнее оказалось уложить их на ладонь ифрита, потому что сам он своими толстенными пальцами не мог подобрать с земли даже пенала, а с кольцом немало пришлось повозиться джинну – причем он смертельно боялся ненароком проглотить это медное кольцо, пока брал его своими бархатистыми губами.
– Ну и что же мне делать с ними дальше? – спросил Хайсагур и вздохнул.
Маймун ибн Дамдам ничего не ответил.
Тогда гуль поднес пенал и кольцо к носу, ноздри которого были подобны трубам, и осторожно обнюхал.
На сей раз они уже обладали для его запахом, хотя на самом деле это был не запах, а нечто иное, доступное джиннам, ифритам и маридам, но, увы, недоступное сыновьям Адама и гулям. Хайсагур стал шарить по закоулкам памяти Грохочущего Грома в надежде отыскать нечто созвучное кольцу и пеналу. То, что он обнаружил, было не изображением человеческого лица, как он по неопытности надеялся…
Хайсагур любил плавать и в особенности нырять. Ему нравилось сражаться с бешеным течением Черного ущелья, но нырять было приятнее в тихих заводях – там, кроме прочих удовольствий, он, прижимаясь животом ко дну, выслеживал и ловил рыбу. И ощущение, возникшее в нем, было сродни тому, как если бы, продвигаясь вдоль дна теплой, хорошо прогревшейся заводи, он ощутил кожей холодную струйку, стремящуюся вдоль его бока неведомо откуда и неведомо куда. Струйка потянула его за собой, он как бы лег на нее, а она понесла его, и из этого состояния сосредоточенного слежения за новым ощущением его совершенно некстати вывел голос джинна.
– Хвала Аллаху милостивому, милосердному! – вдруг завопил Маймун ибн Дамдам. – Ты понял установления и правила полета!
И тут же Хайсагур весомо шлепнулся прямо на живот.
– Горе мне, что это такое было? – несколько ошалев от падения, осведомился он.
– Это было прекрасно, о благородный гуль! Ты поднялся в воздух, и лег на него, и потянул носом, и развернулся вон в ту сторону, и полетел, а я всего лишь приветствовал тебя, – несколько смутившись, объяснил джинн.
– Значит, я знал, куда лететь… Благодарение Аллаху, я шлепнулся с небольшой высоты. Прошу тебя, не приветствуй меня больше! Я попробую еще раз…
– О Хайсагур! Еще одно слово, ради Аллаха! Если ты полетишь ниже облаков, тебя увидят люди, а это ни к чему!
Хайсагур почесал в затылке.
– Как же тогда ифриты опускаются на землю? – спросил он.
– Так же, как и джинны, – объяснил Маймун ибн Дамдам. – Это совсем просто – нужно слиться с тем местом, которое ты избрал, и принять его цвета, а потом – образ, который тебе нужен…
– Воистину, это совсем просто! – подтвердил гуль хриплым голосом ифрита. – Как я до этого раньше не додумался! Ведь меня с детства учили принимать разнообразные цвета, и образы, и личины! О Маймун ибн Дамдам, я не знаю, какой ты джинн, но наставник из тебя прескверный!
Джинн попытался объяснить, как следует творить в голове собственный образ со всеми подробностями, и нетерпеливый гуль, прогнав по телу описанную Маймуном ибн Дамдамом волну, обратился в поразительное чудище – спереди он являл собой почтенного старца с длинной и ухоженной бородой, мечтой всей своей жизни, в тюрбане, в туфлях, но вместо штанов спереди свисали два полотнища ткани, и вместо фарджии тоже свисала с шеи и плеч полосатая ткань, а мохнатая спина и не менее мохнатые задница, ляжки и икры ифрита были, разумеется, обнажены.
– Клянусь Аллахом, когда повелителю правоверных потребуется шут, ты смело можешь идти к нему в таком виде! – обрадовался джинн, наслаждаясь смущением язвительного гуля. – Тебя забросают золотыми динарами!
Но в конце концов, провожаемый благими пожеланиями, Хайсагур взмыл в небо.
Он посмотрел сверху на Пестрый замок и мысленно попросил Аллаха удержать Джейран от глупостей и Сабита ибн Хатема – от опасных поступков. Затем он сосредоточился на кольце и пенале, зажатых в ладони, и снова ощутил себя ныряющим в заводи, и лег на прохладную струю, и его словно потянули на веревке туда, где находился этот загадочный маг Гураб Ятрибский.
Сперва веревка была натянула на немалой высоте, затем как будто кто-то стал ее подергивать, и Хайсагур, решительно не представляя, куда он залетел, стал снижаться.
Он увидел город, покрытый мраком, и светлые стены городских укреплений, и стройные минареты мечетей, и вскоре обнаружил, что струя, несущая его, устремляется не куда-нибудь, а к городскому кладбищу.
– Наверно, мне следует сейчас принять образ покойника, завернутого в саван, – подумал Хайсагур. – Этот проклятый джинн толковал про рябь песков пустыни и оттенки скал, но ни слова не сказал о том, как сливаться с кладбищем! О Аллах, а что, если этот премудрый маг умер?
Гуль опустился за оградой, вообразил себя достойным купцом и тщательно себя всего ощупал во избежание скверных недоразумений. Затем он замер, стараясь даже не дышать, и прислушался к ночным звукам.
Он услышал вдали два голоса. Кто-то неторопливо шел вдоль ограды, беседуя. Хайсагур устремился навстречу – и его прыжок перерос в настоящий полет, так что он опустился на землю чуть ли не под самым носом у собеседников.
Один из них, молодой, был в скромной одежде ремесленника, другой – и вовсе в рубахе из белой шерстяной ткани, но на голове у него был талейсан, свисавший на плеч, – признак людей знания.
– И еще говорит Всевышний в священном предании: «Я был сокрытым сокровищем, и возжелал быть познанным, и, дабы быть познанным, сотворил всяческую тварь». Поэтому суфии и говорят, что наш долг – в меру сил постигать Аллаха и поклоняться ему, – продолжал старец размеренную речь. – И еще сказал пророк – да пребудут с ним благословение Аллаха и мир: «Стремление к знанию предписаны всем мусульманам и мусульманкам». Против этого ты, надеюсь, не станешь возражать, о дитя?
– Кто я такой, чтобы возражать пророку? – удивился юноша.
– Итак, мы условились, что ты стремишься стать обладателем знания, ибо таким образом ты приближаешься к Аллаху и рассчитываешь, что знание принесет тебе радость и удовлетворение. А теперь послушай притчу. Некий всадник проезжал однажды по дороге и увидел издали, как ядовитая змея вползла в рот спящему человеку…
Старец замолчал.
По виду и повадкам Хайсагур опознал в нем суфия, беседующего с учеником, точно такого же, как тот, что смутил его душу рассказом о воде и одиночестве. Гуля озадачило, почему юноша не удивляется странному поведению змеи, но сразу же понял: этот ученик – из продвинувшихся на пути знания, и он научился пренебрегать условностями поучительных историй.
– Всадник подумал, что если он разбудит человека и сообщит ему о змее, тот, скорее всего, не поверит, примет его за безумца и убежит. А времени на длительные объяснения у него не было. Поэтому он подскакал к спящему, разбудил его ударом плети, погнал к дереву, под которым валялось множество гнилых яблок, и заставил его их есть, а потом велел пить большими глотками воду из реки. Человек проклинал его всеми известными проклятиями, а потом упал на землю, его стало рвать, и вместе с яблоками и водой он изверг и себя змею. И он стал униженно благодарить своего спасителя. Как ты полагаешь, о чем эта история?
– О слепоте не имеющих знания? – предположил юноша.
– Об ответственности тех, кто наделен знанием, – строго сказал старец. – И поразмысли об этом!
– О шейх, это уже не первая притча, которую ты рассказал мне и заставил размышлять над ее значением, – задумчиво произнес юноша. – Имамы в мечетях учат на примерах из жизни пророка и рассказывают предания, у суфиев – тоже короткие истории. Наверно, у всех народов во всех семи климатах наставники прибегают к притчам?
