ОБХСС». Борьба с хищением социалистической собственности была поставлена на широкую ногу. И никому дела не было до того, что некий предприниматель ничего не расхищает, а только шьет штаны из грубой ткани, привезенной ему по блату из-за границы знакомыми моряками, что сам покупает нитки и иголки, сам занимается ремонтом и наладкой оборудования, сам придумал, как выбивать из металла заклепки, и машинку для их установки, считай, изобрел сам.
Но было нечто, что ставило Васю Зиновьева в один ряд с преступниками – расхитителями социалистической собственности: он не делился с государством. Налоги не платил. Да еще и эксплуатацией работников занимался. И никого не волновало, что сами эксплуатируемые были просто счастливы оттого, что пашут не на какого-то дядю за сто рублей, а на вполне ощутимого, родного дядю Васю, который им платит честно и столько, что хватает на безбедную жизнь.
О своем бизнесе Вася Зиновьев, конечно, не трезвонил на каждом углу, но те, кому надо, о нем знали, так как шила в мешке не утаишь. Но даже с учетом взяток нужным людям и дани бойцам, которые прикрывали бизнес от других лиходеев, в кармане у Васи оставалось на приличную жизнь в таком городе, как Ленинград. А если учесть, что Вася был человеком разумным, в авантюры не кидался, не уважал кабаки и карточные игры, не любил продажных женщин и не гнался за излишней роскошью, то денежка у него водилась, и немалая. И был Василий Зиновьев жизнью своей весьма доволен. А природная аккуратность и осторожность позволяли ему избегать общения с сотрудниками правоохранительных органов, которые такими вот довольными людьми занимались. И слава богу! За экономические преступления в особо крупных размерах наказание было суровым – смертная казнь. И хоть у Василия Михайловича Зиновьева размеры были не особо крупные, гусей он старался не дразнить.
Роман у Василия Зиновьева с Кирочкой закрутился с того самого первого дня. Нельзя сказать, что Кирочка в Васю-предпринимателя влюбилась. Ей больше льстило то, что кавалер у нее модный, ее одевает, устраивает ей праздники: то поход в ресторан, то поездку на теплоходе, то модный спектакль, на который билеты не достать.
А еще у Василия был собственный автомобиль – роскошь по тем временам неслыханная. Сам-то Василий очень любил пешие прогулки по прекрасному городу, но Кирочку катал с удовольствием. Когда у него время было.
А времени свободного было мало, и Кирочка недовольно надувала губки, когда Вася говорил ей, что занят, что у него работа или что он уезжает в командировку. Правда, и отходила она быстро. Все улаживали подношения, которыми Вася Зиновьев баловал девушку.
Потом Василий Михайлович не раз себе говорил: «Добаловал!», но тут уж, как говорится, что выросло, то выросло! Кира очень скоро стала Зиновьевой и мужем крутила как хотела. Ему было не жалко денег ни на Болгарию, в которую отправлял отдыхать супругу, ни на золотые украшения, которые Кирочке скоро уже некуда было цеплять и навешивать, ни на тряпки. Ее уже не устраивали вещи, которые производили Вася и его товарищи. Ей хотелось импортных шмоток, доставать которые было трудно, но можно, если очень хотелось и были деньги.
И вот это-то более всего убивало Василия Зиновьева. Получалось, что вещи, которые он – не шил, нет! создавал! – Кира не ценила. Ей по душе были тряпки, которые были хуже и качеством особым не отличались, но которые пошиты были за бугром. Да и так ли уж за бугром?! Как-то из Одессы Кира привезла джинсовую юбку, сшитую Васиным мастером Федотычем, только одесские торговцы обвешали ее цветными этикетками и упаковали в фирменный мешок. Но шов, знаменитый шов Федотыча, Вася узнал бы из ста таких же! Да и каждый Васин мастер оставлял на вещи свою мало кому приметную метку, по которой ее можно было узнать.
В общем, из-за юбки этой они разругались страшно. Василий, совершенно не склонный к скандалам и выяснениям отношений, тут не уступил супруге. Чего ради было уступать? Он гордится тем, что производит. Страшно переживал за то, что не может официально зарегистрировать свою фирму и честно писать на этикетке что-нибудь типа «В. Зиновьев и К0», не может расширить производство, поставить его на широкую ногу. Но гордиться тем, что есть, он мог совершенно обоснованно.
А Кира Сергеевна дурацкой выходкой все испортила. Вася пытался объяснить ей, что она не права, что не в фирменной этикетке дело, а в том, как все сработано. Кира Сергеевна не слышала мужа. Она разоралась, топала ногами, а в знак протеста взяла в руки большие портновские ножницы и искромсала юбку, приговаривая при этом:
– Твоя, говоришь, вещь? Твоя?!! Ну, так вот и получи за свою! Я не твой самошвей у одесситов покупала, а импорт! Все вы хитрожопые барыги!
Слово это как хлыстом ударило Васю. Вот же шкура барабанная! Он ее как куклу одевал-обувал, на зависть подругам, которым не по карману были такие вещи, а теперь, значит, он еще и барыга?! А то, что дражайшая с самого замужества ни дня не работала, это как?!!! А то, что рожать не хочет, – это куда годится?!!!
Слово за слово – и супруги Зиновьевы узнали друг о друге много чего нелицеприятного и удивительного. А под конец ссоры надавали друг другу тумаков, кто докуда достал. Василий был готов на все, даже на развод. Но Кира вовремя одумалась, изобразила сердечный приступ, на чем все и закончилось.
В болезненность ее Василий, конечно, не поверил, но выяснять ничего не стал. Он уже привык к тому, что в доме его есть жена, и ничего менять не хотел. У него было какое-то немодное чувство ответственности за женщину, которую он привел в свой дом, которая с его позволения не работала все эти годы и, как дикий зверек, привыкший к клетке и хозяйским харчам, не смогла бы добывать себе пропитание на воле. Васе было не жалко этих самых харчей, потому что его средств хватало с лихвой не только на сосиски с макаронами, но и на дефицитную икру.
Словом, конфликт замяли, но обидчивый Василий Михайлович стал другим, совсем другим. Поубавилось щедрости, спрятались ласковые слова, которыми он нередко награждал Кирочку. Еще недавно видел в ней ту полунищую студенточку, которая с восторгом принимала его ухаживания и отвечала на его доброту лаской. Однако... Не замешенные на любви отношения быстро сделали из милой Кирочки Болдыревой злющую мегеру Киру Сергеевну Зиновьеву, которая всегда была всем на свете недовольна, научилась ворчать и фыркать даже на родителей мужа, а мужа своего использовала как большой кошелек, только и всего.
Но абсолютно всему на свете приходит конец, и хорошему и плохому. Всему. Проблемы с нелегальным бизнесом свалились на Василия Михайловича Зиновьева одновременно с известием, что он станет отцом. И если о первом он все хорошо понял сам и начал вовремя подчищать концы, раскидывая бизнес по разным рукам, то второе нечаянно подслушал в разговоре жены с ее подругой Светой Силиной. Они сидели на кухне, пили коньяк, говорили о Кириной беременности и так увлеклись, что пропустили, когда Вася вошел в дом.
– Вася знает? – услышал он голос Светы и весь превратился в одно большое и чуткое ухо.
– Нет еще. Я не решила, говорить ему или нет. Ты же знаешь, как он ждет этого ребенка! А я еще сама не понимаю, нужно мне это или нет.
Жена говорила громко, на надрыве. Василий Михайлович услышал все.
– Ты же в курсе, у него проблемы. – Кира щелкнула зажигалкой.
«Закурила, зараза! И это во время беременности-то!» – с ненавистью подумал Вася.
– Знак вопроса, что там дальше со всем будет. Да и еще куча сомнений у меня на этот счет...
Тут, прервав рассуждения жены, Василий вошел в кухню – ни одна досочка любовно уложенного мастерами новенького паркета не скрипнула.
– Ну, и какие такие сомнения-то у нас? – спросил жену с порога.
Дамы вздрогнули, Кира выронила сигарету. Василий поднял ее, затушил в пепельнице и, глядя в глаза жене, твердо сказал:
– С сегодняшнего дня ты не куришь! И не пьешь! Ешь витамины и слушаешь классическую музыку – детям это полезно.
Он выплеснул в раковину остатки коньяка, закрыл бутылку и задвинул ее за чайный сервиз, которым Зиновьевы никогда не пользовались.
– Что ты себе позволяешь? – вскинулась было Кира, но осеклась.
– Все выяснения отношений потом, – наигранно мягко и любезно сказал Зиновьев и удалился, как кот на мягких лапах, в свою комнату.
