Стихотворения

Бесплотных путей?
Пусть ветер ударит, и гром запоет —
И дух мой на землю дождем упадет,
Дождем упадет!

'Когда Он был распятый и оплеванный, '

Когда Он был распятый и оплеванный,
Уже воздет,
И над Крестом горел исполосованный
Закатный свет,—
Народ приник к своим привалищам —
За клином клин,
А Он кричал с высокого ристалища —
Почти один.
Никто не знал, что у того Подножия,
В грязи, в пыли,
Склонилась Мать, Родительница Божия —
Свеча земли.
Кому повем тот полустон таинственный,
Кому повем?
“Прощаю всем, о Сыне Мой единственный,
Прощаю всем”.
А Он кричал, взывая к небу звездному —
К судьбе Своей.
И только Мать глотала Кровь железную
С Его гвоздей.
Промчались дни, прошли тысячелетия,
В грязи, в пыли
О Русь моя! Нетленное соцветие!
Свеча земли!
И тот же Крест — поруганный, оплеванный.
И столько лет!
А над Крестом горит исполосованный
Закатный свет.
Все тот же Крест… А ветерок порхающий —
Сюда, ко мне;
“Прости же всем, о Сыне Мой страдающий:
Они во тьме!”
Гляжу на Крест… Да сгинь ты, тьма проклятая!
Умри, змея!
О Русь моя! Не ты ли там — распятая?
О Русь моя!..
Она молчит, воззревши к небу звездному
В страде своей;
И только сын глотает кровь железную
С ее гвоздей.

ОБ АВТОРЕ

Лев Аннинский НИКОЛАЙ ТРЯПКИН: 'КРОВЬ ЖЕЛЕЗНАЯ…' Из цикла 'Мальчики Державы'

Владимир БОНДАРЕНКО со Львом АННИНСКИМ

Детство пахнет травой, сеном, древесной стружкой: отец — столяр. Железо отдается в названии тверской деревни Саблино, смягченном тихим и мирным именем речки Старинки, но подкрепленном песнями только что завершившейся Гражданской войны. Близ Катуни 'мой отец зарыл родного брата, срезанного саблей Колчака'. 'И отцовская сабля промчалась сквозь долы и кручи — и старинную волость сменила на мой сельсовет'.

Поэт, рожденный в 1918 году, навсегда зачисляет себя в ровесники Советской власти; первые воспоминания: 'земелька' наделов, веселые свадьбы, заливистые гармошки, летающие качели, 'Ильичевы красные значки' на куртках, железный 'Серп-Молоток', укрепленный отцом на трубе дома.

'Малиновые петлицы' тоже начеку: железная власть прикрывает Орленка от бандитов. Кулаки с обрезами прячутся в лесу. Подковы военкома цокают под окнами.

     Железное поле, железный и праведный час.
     Железные травы звенят под ногами у нас.
     Железные своды над нами гудят на весу.
     Железное поле. А поле — в железном лесу.

Это написано через сорок лет после того, как 'злая раскулачка' выдавила семью из тверской деревеньки, — оставшиеся пошли в колхоз 'топорьем друг друга оглоушивать'. Таким обернулся в памяти Великий Перелом; в реальности все обошлось чуть легче: выселение — по договоренности, и не в дикую далекую ссылку, а в ближнее Подмосковье, в село Лотошино, где после общего барака удалось семье купить кое-какой домишко и устроиться 'под боком у строгих властей'.

Железом мечены перемены. Железными гвоздями заколачивают оставляемое в Саблине жилье. Гремит железо фордзонов. Пахнет земля совхозной соляркой. Отзываясь полковой меди, гудят провода в соломе…

Провода в соломе! Вот и появляется первый советский поэтический ориентир: Михаил Исаковский. И общий строй проясняется, общий пляс: 'Ой, ты, Русь, плясея-комсомолица, золотая моя колыбель!' Золотая?.. Есенин и Клюев до поры прячутся в рябящем золоте, но оно уже рушится под топором.