— Нам нужно поговорить.
— О чем нам говорить? Назови свою цену — и дело с концом.
— Цену?! — поразился Григорий. — Какую цену?! Ты что, хочешь за деньги?..
— А разве у меня есть выбор?
— А я-то думал, что ты порядочная женщина, — с горечью сказал он. — А ты такая же шалава, как и все.
— Ах ты… что… да кто ты такой?! — взвилась Аня.
— Кто я такой?! — заорал Григорий. — В отличие от тебя — человек! И если мне захочется продажной любви, я сниму проститутку. А своих женщин я за деньги не покупаю!
— Я не твоя женщина!
— И никогда ею не станешь!
Магазин уже закрылся, и освободившиеся сотрудники с тревожным любопытством заглядывали в служебный коридор. Охранник тоже на всякий случай подтянулся поближе, поигрывая дубинкой, предназначенной — кто бы сомневался — отнюдь не Григорию.
— Послушай, Гриша! — прошипела она. — Чего тебе от меня надо?
— Да уже ничего не надо, — махнул он рукой.
— Значит, сумму вы нам увеличивать не будете, — мгновенно ухватилась Аня за открывшиеся возможности.
— Какую сумму и кому — вам?
— Ну как же? Ты же сказал…
— Я сказал, что хочу с тобой поговорить.
— Но разве…
— Ну и балда ты, Анна Сергеевна, — усмехнулся Григорий. — Такую песню испортила…
20
АЛЕКСЕЙ
Говорят, что люди, скрывающие свои эмоции под внешней невозмутимостью, переносят боль гораздо острее тех, кто щедро выплескивает чувства на поверхность. Все считают их толстокожими монстрами, а они страдают и корчатся в невидимых миру конвульсиях.
Алексей страдал. Он уже ничего не хотел — ни жениться, ни разводиться, — только покоя. Но раскрутившийся маховик было теперь не остановить. Впрочем, при особом желании и остановить было можно, и даже крутануть в другую сторону. Но это требовало больших усилий. Усилия прилагать не хотелось. Тем более большие. Лечь бы на диван, прикрыть глаза и молчать, молчать. А рядом — Машка теплым комочком.
Он очень любил Машку, а сейчас еще и безумно жалел — разорванную ниточку в запутанной паутине его жизни. И эта жалость придавала его любви особую пронзительную остроту.
— «Ребенок без отца все равно что дом без крыши», — цитировала Рабиндраната Тагора просвещенная Татьяна Федоровна. — Открыт всем ветрам.
И Леша представлял себе маленькую Машку на перекрестье дорог, на самом юру — тоненькую, испуганную, беззащитную.
— Ты потеряешь самого близкого человека! — кричала мать.
— Я никогда ее не потеряю! — огрызался Леша. — Никогда!
— Она вырастет и не простит тебе, что ты бросил Веру!
— А разве я ее бросил? — удивлялся Алексей. — Я же не ушел.
— Ты что, больной?! — поражалась Татьяна Федоровна. — Или прикидываешься?
…Проснуться бы завтра утром, открыть глаза, а все уже улеглось, уладилось само собой ко всеобщему удовольствию. И чего им всем от него надо? Ведь живут же люди и на две, и на три семьи. Вон хоть тот же Немцов — за примерами далеко ходить не надо. Каждый знает свое место и ничего сверх этого не требует.
Мать, конечно, можно понять — на склоне лет проблемы никому не нужны. Но если они все равно уже появились, решай их в пользу сына! Ведь это же твоя родная кровь! Какое там! Рвет горло за Верку.
А к Верке, между прочим, тоже много вопросов. Не такая уж она белая и пушистая. Рот откроет — мало не покажется. «Подай», «принеси», «помой». Нашла себе мальчика на побегушках. И готовит она невкусно, и деньги транжирит без толку, и квартирой, можно сказать, не занимается. «Ах, я устала — много работы!» Нашла себе отмазку. И вечно у нее что-то болит, вечно она ноет. Мать говорит: «Значит, ей не хватает ласки, и она таким образом пытается привлечь твое внимание». Ему, между прочим, тоже много чего не хватает. В том числе и ласки. И кого это волнует?
Где-то он недавно читал или слышал, что больше всего люди боятся неизвестности и любви, на которую они не могут ответить. Это про них с Верой. Их обоих страшат перемены и та неведомая жизнь, которую они за собой повлекут.
Вера молчит, не задает вопросов, не просит остаться, не устраивает сцен — делает вид, что ничего не происходит. Дает ему время остыть, одуматься. А может, готова принять все, как есть? Лишь бы он остался, не бросал их с Машкой? Но ведь он именно этого и хочет — жить, как живется, и будь что будет. И только мать не дает покоя, впивается в душу, как сверло в больной, ноющий зуб.
Ну не любит он больше Веру, не волнует она его как женщина, не вызывает желаний. Эдакая оскорбленная невинность, воплощенная скорбь. Оставляет ему право на злодейство — не сама прогнала, он ушел, разорил гнездо, обездолил ребенка. Да никогда он Машку не бросит! И в гнезде бы сидел, не рыпался, влачился по жизни, тянул лямку. Если бы не Катя. Ну как же мать не понимает?! Это ж словно шашлык после манной каши! Кто ж откажется? Или он не имеет права на счастье? На праздник? Может, он и продлится-то всего ничего, этот праздник. Так это ж надо понять, разобраться, чтоб не кусать потом локти от собственной дурости.
Катька, конечно, та еще штучка. В отличие от Веры не молчит — маленькая хитрая стерва. Такая же предприимчивая, как и ее мамаша. Еще неизвестно, кто там у них играет первую скрипку. Впрочем, на мамашу ему в высшей степени наплевать, хотя та и лезет во все дыры, понимает, что давить его надо сейчас, пока он еще с крючка не сорвался. Но ее-то, если что, можно и послать куда подальше. А вот Катька пока его держит, и держит крепко, не оторваться. Он пару раз попробовал — не получилось.
Зацепила когтистой лапкой — не отпускает. То ластится, словно блудливая кошка, трется настойчиво крепкой грудкой. То злится — злобно шипит, раздувая ноздри. Мечтает владеть безраздельно.
А ему нужно лишь ее тело — гладкое, упругое, с маленькой дырочкой между ног, влажной узенькой щелкой, ставшей для него средоточием всех желаний, центром мироздания, неиссякаемым источником наслаждений, куда его так неудержимо влечет неуправляемая темная сила.
Катя знала об этой зависимости и пользовалась ею на всю катушку, время от времени отлучая Алексея от своего вожделенного тела. Здесь главное было не перегнуть палку. Не упустить момент, когда перебродившее вино превращается в уксус.
Но Катя была девушка чуткая. Ошибок не допускала. И именно на этой, высшей точке кипения, прерывая затянувшееся тягостное воздержание, получала все, что хотела.
Да он, быть может, так бы и прожил всю свою жизнь до гробовой доски — ходил на работу, лежал на диване, воспитывал Машку и пикировался с Верой, не чувствуя себя ущемленным. Если бы не встретил Катю. Но он ее встретил. Встретил! И что теперь прикажете делать? Нужен Вере муж, который всеми чувствами, всеми своими помыслами стремится к другой женщине? То-то и оно.
Вот такая забавная штука — жизнь. Откуда ни возьмись появляется новая баба, и не нужно тебе больше ни жены, ни детей, ни любимого дивана — только она одна.
А мать гонит из дома, все ей неймется. Вот ведь что самое интересное! Или так, или эдак — третьего не дано! И Катю тоже можно понять. Молодая, влюбленная, требует определенности, боится его потерять. И он не хочет ее терять. Только не сейчас — на самом пике! Но ведь теряет, теряет! Вера-то никуда не денется. Вцепилась в него насмерть — не отодрать. А Машку он и сам никогда не бросит. А Катя — птица
