перерастали в распри. Во-вторых, истинная свобода народа предоставляла полное право летописцам открыто писать и безбоязненно выражать свое мнение о негативных явлениях политической истории своего государства.
Новгородская республика не смогла бы просуществовать несколько столетий в кольце враждебных ей государств, если бы в ее общественной жизни на самом деле царил хаос. «Вечевой строй мог функционировать лишь при сильной власти, не допускавшей анархии»{32} .
Конечно, вечевые мятежи — не лучший метод для проявления политической воли народа. Неспособность новгородских законов и исполнительной власти до конца искоренить бунты была одним из самых слабых мест общественной жизни Новгорода. Вместе с тем, народные возмущения являются для нас очень яркой, хотя и не лучшей, иллюстрацией реально существовавшей новгородской демократии. И при этом все же не надо забывать, что «вообще междоусобия в Новгороде не представляют слишком кровавых картин. До кровопролития не всегда доходили, а если оно и случалось, то ограничивалось смертью нескольких человек. Часто тем и кончалось, что соберутся враждебные стороны и, вооруженные, погрозят друг другу, побранятся, а потом помирятся и разойдутся»{33}.
А какую картину мы наблюдаем в средневековой Москве, политическом оппоненте Новгорода? Московская общественная жизнь той эпохи — полная противоположность новгородской. Если же быть совершенно точным, то надо сказать, что никакой общественной жизни в Московском княжестве не было и в помине. Поэтому-то и никаких упоминаний о народных возмущениях в летописях найти нельзя. Откуда же им было взяться? Самодержавный князь обсуждал политические проблемы в тесном кругу избранных советников. Если кто-нибудь из них и осмеливался высказывать несогласие с княжеским мнением, то это никоим образом не служило поводом к мятежу.
В Московском княжестве все принадлежало князю, и все были его холопами. Московские бояре не выносили сор из княжеского терема, поэтому о спорах на государственных советах летописцам писать было нечего. А если бы вдруг кто-нибудь из них и вздумал изложить свое, отличное от княжеского, мнение, то кто позволил бы ему это сделать?
Характерный пример. Гибель Новгорода летописцами описана довольно подробно. При этом они пространно сообщают о вечевых спорах и о разделении новгородцев на партии по отношению к Москве. Перед нами предстает живая картина политической и общественной жизни Новгорода в последний период существования республики. И в то же время летописцы хранят полное молчание о планах московского князя относительно Новгорода. Конечно, у него была одна цель — подчинить Новгород. Это ясно и без всяких слов. Однако как великий князь хотел добиться этого, какие советы держал с ближними боярами, существовали ли в правящей верхушке москвичей разногласия — обо всем этом в летописях сведений не найти.
Сообщения летописей о новгородских вечевых распрях — не аргумент против республиканского устройства государства. Как, впрочем, и сокрытие тайн московского княжеского двора — не аргумент против монархической формы правления. В авторитарных государствах политические вопросы обычно не выносили на общественное обсуждение, решения принимали в кулуарах дворцов. Если же и выносили, то лишь с пропагандистской целью. Поэтому исследователи, занимающиеся историей таких государств, больше тратят сил на построение гипотез, чем на анализ реальных фактов. История самодержавных, закрытых политических режимов изобилует событиями, о причинах которых исследователь может только догадываться. Данные секретных совещаний почти никогда не доверяли бумаге. Воспоминания же информированных современников почти неизменно несут печать или недосказанности, или предвзятости. Дворцовые тайны редко покидали покои властителей.
Противоположную картину наблюдаем в истинно демократических обществах. Там граждане обсуждали государственные вопросы открыто на всенародных собраниях. Поэтому причины политических решений для историков, как правило, очевидны. Проблема для исследователей заключается только в сохранности письменных источников.
Решения по острым политическим вопросам всегда принимались в жарких спорах и жестких столкновениях противоположных мнений. Если, конечно, принятие решения не зависело от одного человека, который имел неограниченную власть над своими подданными и притом был не очень склонен прислушиваться к их мнениям. Наверняка, в авторитарном Московском княжестве не все единодушно поддерживали решения, принимаемые великим князем. Однако недовольство открыто себя не проявляло и тем более не фиксировалось в официальных летописях и документах. Молчание не всегда — знак согласия, часто это проявление благоразумной или трусливой осторожности.
Вечевые споры, бывало, разделяли самих новгородцев на партии, но никогда не отдаляли их от государства. Гражданское общество и государственная власть были в Новгороде тождественными понятиями. Власть принадлежала народу, причем в столь большой степени, что в человеческой истории с трудом можно отыскать аналогичные примеры. Конечно, не все в новгородском обществе было безукоризненно, однако насколько это возможно в реалии, Великий Новгород приблизился к идеалу истинного республиканского строя и подлинного народовластия.
Недовольство части новгородцев своими политическими противниками не перерастало во враждебное отношение ко всему общественному строю. То есть вечевые распри никогда не выливались в борьбу новгородцев с собственным государством (как это, например, происходило во время народных восстаний в том же Московском царстве). Да, граждане Новгорода иногда разделялись на партии и вступали в схватку друг с другом. Однако при этом у них не было и мысли посягнуть на свой общественный уклад, вековые традиции или, тем более, уничтожить существующий государственный строй. Все это было для новгородцев объектом почитания и даже некоего национально-гражданского культа. Будучи несогласными с принятым решением, они при этом знали, как и по каким причинам оно принято. За недовольными всегда оставалось право бороться за свое мнение.
В самодержавно-авторитарных государствах все происходило наоборот. Нередко подданные внешне соглашались с решениями своего государя, но при этом большинство населения глухо роптало. И чем чаще случалось такое внутреннее несогласие, тем дальше народ отделялся от своего властителя. Народные массы начинали жить собственной, параллельной государству, жизнью. Со временем это приводило к довольно плачевным результатам.
В Московском княжестве, до завоевания Новгорода, мы не видим восстаний народа против князей, недовольство ими не доходило до критической точки. Можно сказать, что великокняжеская власть и народ в то время еще были едины. Однако после присоединения Новгорода, когда московские государи полностью утвердили свое владычество над великороссами, отчуждение народа от власти начало расти. В дальнейшем именно этот процесс в немалой степени и привел Московское царство к Смутному времени.
В Новгороде случались кратковременные мятежи, но там никогда не вспыхивали гражданские войны. Более того, в истории Великого Новгорода не произошло ни одного столь серьезного мятежа, который бы ощутимо потряс общественный строй республики.
Между тем в Москве, официальные летописцы которой так любили обвинять новгородцев в буянстве, междоусобицы принимали очень тяжелый характер. Взять хотя бы многолетнюю кровавую борьбу за власть между князьями Василием Темным и Димитрием Шемякой. Эта распря не только нанесла огромный материальный и людской урон великому княжеству Московскому, но в какой-то момент поставила его даже на край гибели.
В многовековой истории Новгородской республики нельзя встретить ничего, хотя бы отдаленно напоминающего Смутное время, когда из-за московских неурядиц едва не прекратила свое существование уже вся Русь. По сравнению с московскими междоусобицами пресловутое новгородское «буянство» было детским озорством. Тем не менее антиновгородская пропаганда, превратившись в ложные исторические стереотипы, действует и поныне! Немало наших современников до сих пор считают, что Москва — это державность, порядок и закон, а Новгород — это бесшабашная вольность, буянство и своенравие.
Желание некоторых историков представить Новгородскую республику чуть ли не государством анархии и необузданной вольности ничем не оправдано. Если бы приписываемое новгородскому обществу дикое
