денщиках бегал! И ничего не дохлый, а очень даже еще дышит! Хоть и в кровянке сплошь и по всему видать, что кончается! Ну, тут я умную личность себе сделал и гуторю ротному командиру: «Товарищ Антонов, я этого полковника знаю, служил у Каледина при нем, очень важный чин у белых, много чего знает, так что даже и слава богу, что жив еще. Он вам все как есть расскажет – и про дислокации, и про орудия, и про расположения частей…» Вру как сивый мерин, потому что думаю – не зарубили б его до смерти, пленных-то мы тогда никаких не брали, тягость только лишняя… Ну, видать, хорошо я врал, поверили. И велели мне раненого в обоз волочить да перевязывать. Я так и исполнил, а ночью мы с господином полковником и оторвались с богом!
– Но как? Куда?! – всплеснула руками Дина. – Он ведь был при смерти!
– Точно так, был, – охотно подтвердил Гулько. – Я его поперек седла положил. Мой аргамак сильный был, вывез, слава угодникам, и еще одну лошадь я в смену взял. Ночь проскакали, и навстречу – ни разъезда, ни цепей, все после боя отдыхали, а ночь-матка безлунная, покрыла нас… Через Уруп на рассвете переправились, я в лозняке господина полковника сгружаю – дай, думаю, гляну, может, уж мертвый… Смотрю – мать честная, дышит! Пять дней я с ним в камышах на острову просидел, потому – места мне знакомые, в лагеря мы туда ходили. А на шестой день Зураб Георгич уж верхом уселся, и подались мы с ним на Кубань до генерала Бабиева.
– Спасибо, родной, спасибо… – прошептала Дина, обнимая смущенного казака за шею и целуя в шершавую небритую щеку. – До конца дней своих за тебя бога молить буду… Ты, верно, попал к красным по недоразумению? Тебя заставили?
– Никак нет, сам пришел, – усмехнулся Гулько. – Они ж землю обещали, барышня, так чего ж было не пойти? Кабы не господин полковник, я б у них и по сей день воевал. Только ж я Зураба Георгича бросить не мог, за мной должок был. Он меня еще в Пруссии, на Мазурских, из атаки на себе вынес. А допрежь, пока я у него в денщиках бегал, он мне ни разу сапогом в зубы не сунул. И ни на одного солдата ни в жисть голоса не поднял, а другие-то охвицеры вы б слыхали как!.. Так что вот такие дела, барышня…
Он обстоятельно скрутил козью ножку, насыпал махры, прикурил от мигающей свечи. Дина молча смотрела на него.
– Про вас-то Зураб Георгич завсегда помнил, – помолчав и глядя через плечо Дины в черное окно, произнес Гулько. – Сколько раз мне говорил, что, мол, в Москве у него жена осталась, Дина, цыганка- певица, лучше которой на всем свете нету… и что он ночей спать не может, чтоб про нее не думать, все в глазах ее очи стоят…
– Федор, хватит врать, – послышался вдруг спокойный голос с койки, и Дина подскочила от неожиданности. – Ничего подобного я тебе не говорил.
– Говорили-говорили, ваше благородие, – ничуть не растерялся Гулько. – Ну, может, другими словами, но я-то, как вы, нипочем не выражусь! И стихов никаких не знаю про нетленную красу! А стихи-то хорошие, уж сколько разов я вас просил на бумажку мне списать, так и не удосужились, а теперь уж когда…
– Я тебе напишу! – пообещала Дина, глядя при этом на Зураба блестящими от слез глазами. – Я знаю эти стихи, помню все строчки… Зурико, почему ты не спишь? Напрасно, тебе нужно… Рана не болит?
– Ничуть, – поморщился Зураб, с трудом садясь на койке и обнимая Дину здоровой рукой.
– Зурико, Зурико, люди кругом, что ты… – закрывая глаза, ахнула она. – Ради бога, что ты делаешь, это нельзя…
– Девочка моя… – Зураб, не слушая слабых возражений жены, непрерывно целовал ее губы, висок, выбившиеся из-под косынки волосы. – Я до сих пор не верю… Я ведь сейчас не спал. Лежал, слушал, как ты разговариваешь с Федором, и думал: вот утром проснусь, пойму, что ничего этого не было, посажу людей на корабль и…
Он осекся, не закончив фразы, но Дина сразу же тревожно осмотрелась и схватила револьвер полковника, лежащий на подоконнике.
– Пусть лучше останется у меня!
– Дина!.. – страшно смутился Зураб. – Что ты выдумала, право?.. Я ничего такого не имел в виду! Отдай немедленно, он заряжен!
Дина, подумав, отдала револьвер, но не Зурабу, а Гулько, который, хмыкнув в рыжие усы, через голову Дины вернул оружие крайне сконфуженному полковнику.
– Да вы не переживайте, Надежда Яковлевна, не станут они, – заверил казак. – Теперь-то зачем, когда вы при них?
– А где Мери? – помолчав, спросил Зураб. – Разве она не здесь?
– У нее свободный час, она убежала к нам на квартиру собирать вещи. К утру вернется.
– Гулько, у тебя есть закурить? Впрочем, у тебя всегда все есть… Спасибо, давай сюда. О, черт, как же хорошо, даже есть не хочется… Что ж, брат, завтра мы грузимся на «Безмолвный», и нам с тобой нужно будет…
– Ваше благородие, – вдруг сказал Федор, задумчиво глядя на всплывающее над его папиросой синеватое облачко дыма. – А я-то ведь, с вашего дозволения, останусь.
– Как – останешься? – опешил Зураб. – Где?!
– Здесь, в Расее…
– Гулько, ты опять пьян, – убежденно произнес полковник. – Ну конечно, и спиртом несет! Кто тебе только налил?! Ложись, бандит, спать, а завтра…
– От вас, Зураб Георгич, не меньше несет! – слегка обиделся Гулько. – И ничего я не пьян, будешь тут с полбанки-то… Ну, сами посудите, чего я за море поплыву? Вам, понятно, нужно, вас тут живым не оставят, как красные подойдут, а я кому сдался? Опять же, в листовках ихних всем помилование обещали…
– Федор, ты рехнулся? Кому ты поверил? Будто бы ты не видел, как…
– Видел не меньше вашего. Ну и что? Мы, что ль, такого не творили, когда города вслед за красными брали? Но только я – личность малозначащая, солдат простой, шесть лет воюю… А они землю обещают и теперь уж, верно, дадут… Коли господа-то все через море подались.
– Гулько, Гулько… Право, брат, ты с ума сошел! – Зураб покачал черной курчавой головой, недоверчиво глядя на своего бывшего денщика. – Ничего тебе, дурню, не дадут. И как бы еще не расстреляли.
– Нет такого закона, чтобы трудовой элемент расстреливать!
– Да какой же ты трудовой элемент, когда воевал у Врангеля?!
– Не у Врангеля, а у вас! Тьфу мне, не в обиду будь сказано, на вашего Врангеля! Только и сумел, что людей вовремя за море вывезть, и на том спасибо… Нет, Зураб Георгич, вы уж меня простите, а я домой хочу. – Гулько потянулся, мечтательно улыбнулся. – Приеду в Галаховку… На робят своих погляжу, на Фроську… ежель она, конечно, меня ишо дожидает. С четырнадцатого году, как меня забрали, не видались, шутка ль! Вожжами ее взгрею…
– За что? – грустно спросил, глядя в сторону, полковник.
– За гулевание, понятно дело…
– Может быть, она вовсе не позволяла себе… Может, она тебя, дурака, ждала?
– Кто – Фроська?! – искренне удивился Гулько. – И господь с вами, ваше благородие! Да где ж это можно, чтоб баба без мужика шесть годов себя держала? Может, другая какая, у коей ни зада, ни титек, ухватиться нашему брату не за что… А моя Фроська – ух, огонь-баба! Она нипочем не смогет… Баба – она ведь тоже божья тварь, у ней существо требует, никуда не денешься…
Гордость в его голосе была такая, что Зураб невольно улыбнулся.
– Если ты это понимаешь, то за что же – вожжами?..
– А порядок-то быть должон? Без порядку что – одно столпотворение… Ох, скорей бы! Даже и красных дожидаться тут не буду, степью махну, вот только вас с супругой и сестрицей отправлю – и с богом!
– Делай, как знаешь, – отворачиваясь, мрачно сказал Зураб. – Только все же напрасно ты это… Помяни мое слово, тебе еще придется жалеть.
Гулько ничего не ответил. Докурив папиросу, он аккуратно ссыпал горячий пепел в карман шинели, обернулся… и вдруг, взглянув на полковника, молча поднес палец к губам. Удивленный Зураб скосил глаза и увидел, что сидящая рядом Дина спит, положив голову ему на плечо и крепко держась за его руку.
– Три ночи барышня на ногах, ваше благородие… – шепотом произнес Федор. – Вы уж пристройте ее половчее, а мы с вами выйдем, покурим по-людски… Здесь-то нельзя, фершал ругается, и так уж надымили…
