деревьев казался узником, навсегда лишенным возможности стать новым днем. Но день этот настал, и с удовольствием выпив кофе — в вагоне СВ его готовили вполне прилично, — Ольга достала мобильный.
— Кирилл, ты еще дрыхнешь? Мы подъезжаем.
— Мы?! У тебя с этим Мишей все так серьезно?
— Не с Мишей, а с Митей! — обиженно засопела сестра. — И одна я еду, не волнуйся ты так!
— Я наоборот… обрадовался.
Ага, обрадовался он. Просто не поверил, вот и все. Оба они — что Кирилл, что Ольга — длительных отношений с противоположным полом не признавали. Не хотели или не могли, она еще не поняла до конца. Так получалось.
С тех пор как умерла бабушка и обнаружилось вдруг, что никому на свете они не нужны, началась бешеная гонка. Финиш в ней был невиден, приз — неведом.
Но движение было обязательным, все время казалось: стоит остановиться — и случится непоправимое. Хотя что-то непоправимей бабушкиной смерти представить было нельзя.
Дом в Русском Ишиме, где они выросли — грязь по колено, леса дремучие, поляны клубники, одна- единственная лавка с горами слипшихся леденцов и батареей кильки в томате, наглухо заколоченный клуб, покосившиеся избы и пара шведских домиков местных богатеев дяди Гриши и бывшего председателя бывшего колхоза Семена Карпыча — пришлось продать.
Корову Белочку — тоже.
Гусей и поросят сдали на ферму.
Полкана — вихрастого задиру с вечными репьями на хвосте и надорванным ухом — доверили соседке тете Глаше.
А что еще оставалось?!
Ольга понимала, что — ничего. Всю жизнь в Пензу из села не наездишься. С этюдником вообще в автобус не влезешь. А когда она решила снять квартиру в городе, оставив на брата хозяйство, он взбунтовался.
— Ты в художку поступила, чтобы потом в деревню вернуться, что ли? С Карпыча портреты писать? Вот и я говорю, что нет. Значит, ты сюда не вернешься. А мне одному с тоски, что ли, вешаться?
Пожалуй, он мог бы. В доме, где каждая половица скрипела, будто вздыхая о бабушке, оставаться было невыносимо. Но бросить все это?!
Год они промаялись кое-как, а следующей осенью Кир должен был пойти в армию. Ольга втайне надеялась, что убедит его не продавать дом — надо же будет ему, молодому и неприкаянному, где-то жить. Она чувствовала себя собакой на сене, не желая расставаться с домом и одновременно не представляя себе жизни в нем. Вот если бы Кирилл остался, обзавелся бы семейством… А она бы приезжала на выходные и в праздники, нянчилась с племянниками, гуляла в лесу…
Это были настолько эгоистичные мечты, что ей становилось стыдно. Но от своего она не отступала, ненавязчиво, но упрямо внушая Киру, что продажа дома — это просто предательство.
Кирилл в ответ на дипломатичные и тонкие намеки орал, негодующе размахивал руками и хлопал дверью, сбегая от разговора. А осенью вместо повестки в военкомат предъявил сестре студенческий билет. Ему удалось поступить на исторический в пединститут.
— Молодец, — вздохнула тогда Ольга, — только ездить-то далеко… я вот вся прямо измучилась за этот год!
— Измучилась она! — фыркнул Кирилл. — Давай объявление, и хватит уже друг друга мурыжить. В город нам надо перебираться.
Дальше тянуть не имело смысла. Оки сняли «двушку» в Кривозерье у самой железной дороги, и с тех пор Ольга научилась засыпать, даже если бы рядом шли подрывные работы.
Продажей дома занимался Кирилл, и так увлекся этим делом, что чуть было не завалил первую сессию. Зато нашел себе хобби помимо истории.
Кто мог тогда предположить, во что это хобби выльется? Он просто играл в важного дядьку, осматривал дома, беседовал с соседями, помогал землякам находить нужные варианты обмена или купли-продажи. Безвозмездно, как выражался герой одного старого мультика.
Вот и доигрался. Ни единого дня Кирилл не работал по специальности, хотя к пятому курсу у него было столько связей, что он мог бы легко устроиться в теплое и престижное местечко. Например, на местное ТВ, и передачу не мудрствуя лукаво назвали бы, допустим, «Тайны истории». Все равно каждую вторую программу провинциальные телевизионщики слизывали с ОРТ или с НТВ.
На экране Кир смотрелся бы великолепно. Смуглый высоченный красавец с яркими синими глазами — настоящий мачо, да и только. Язык у него, опять же, подвешен.
Только вот что-то не тянуло его в эту кухню.
Мог бы навострить лыжи в только что отстроенную школу для ребятишек пензенской элиты. Поговаривали, что учителям там платят очень даже пристойно. Вот и преподавал бы себе историю. Сейчас так вообще школу лицеем назвали, забор вокруг поставили и педагогов на стажировку в Москву отправляют.
Однако, и школьные будни Кирилла не привлекали. Связи свои он использовал исключительно для создания «Русского дома». И вместо телеведущего, учителя истории или профессора — чем черт не шутит?! — стал называться загадочным словом риэлтор. А потом уселся в кресло и начал руководить.
Ольга хмыкнула, забавляясь поворотами судьбы. Ей бы тоже не поверилось, если бы лет семь тому назад, когда после училища она уехала в Нижний Новгород, кто-то сказал бы, что никакой художницы из нее не получится, а получится очень даже перспективный модельер.
Что из квартиры на улице Ленина, где в гордом одиночестве она строчила наряды для местных модниц (без всякого дальнего умысла, лишь бы денег заработать), она переберется в Москву. Сначала — в полуподвал с тремя швейными машинками, шаткой гладильной доской и занавесочкой в горошек, за которой примеряла новые костюмы застенчивая девушка Надя — ее первая модель. Потом — в подмосковный городишко Лыткарино, где цены позволяли снять целое ателье. Жила Ольга здесь же, по принципу кота Матроскина «а я экономить буду!» В ее распоряжении теперь был большой гулкий цех и еще три комнатенки. Правда, с потолка сыпалась штукатурка, от стен тянуло сыростью, и модели приходилось хранить тщательно завернутыми в целлофан, а руки было помыть невозможно, потому как из крана лилось что-то совершенно невообразимое — бурое и густое.
После «Модного Десанта» появились первые инвесторы, и Ольга арендовала приличную студию на Ленинском проспекте (опять Ленин, куда ж без него?), взяла еще двух моделей, познакомилась с Тимуром — восточного вида толстячком, который очень быстро стал незаменимым помощником, и млел, когда его называли «господин администратор», — и зарегистрировала торговую марку «Бабышина». Это была девичья фамилия матери, а стало быть — и бабушкина. Она казалась Ольге звучней, чем Панина, да и прославлять отца, из-за которого мама погибла, ей не хотелось.
Последний факт нередко становился предметом ожесточенных споров между нею и братом, который никак не хотел считать отца виноватым в маминой гибели. Да, он бросил ее с двумя детьми, но Кир считал, что это не достаточно веская причина, чтобы в ответ этих самых детей оставить вообще сиротами. Ольга плакала, всегда плакала, стоило ему жестким, не своим голосом заговорить на эту тему. Ни отца, ни мать они не помнили, и каждый сам решал, кого в этом винить. Мужчину, который трусливо сбежал попытать счастья на стороне, подальше от деревенских «радостей»? Женщину, которая не смогла жить после этого?
— У вас пепел падает.
Ольга вздрогнула. И пепел снова упал на безупречный пиджак.
Мужчина, чье появление в тамбуре она пропустила за экскурсом в прошлое, смотрел озабоченно поверх очков.
— Вам нехорошо?
— Нет, все в порядке. Спасибо, — добавила она зачем-то.
Он не отводил взгляда. Вот пенек-то, сказали же — все в порядке!
— Вы очень бледная, — доложил пенек.
— Это сейчас модно, — криво улыбнулась она и прислушалась к собственной шутке, будто со стороны.
