— Москва!
Набат ударил спозаранку, разбудил Зарайск. Пожарский выскочил на крыльцо, окликнул караульного:
— Отчего звон?
Караульный ответил бойко:
— Царю Дмитрию присягать зовут!
Пожарский заторопился на церковную площадь. Его обгоняли, все спешили в каменный кремль.
С той поры, как Коломна и Кашира целовали крест самозванцу, Пожарский ожидал возмущения и в Зарайске. Князю доносили: по городу гуляют воровские письма, народ царя Василия хает…
Разросся Зарайск. Восемь десятков лет назад поднялись каменные стены кремля. К ним льнут дома и избы посада. По тягловым спискам, какие хранились в съезжей избе, на посаде двести дворов да под девяносто в двух монастырских слободах и еще немало поместий на посаде, дома в кремле.
В добрые времена бойкий торг вел Зарайск. Триста лавок мастерового и купеческого люда открывались с первым солнцем…
Когда Пожарский появился на площади, она была уже заполнена народом. Князь Дмитрий Михайлович взошел на паперть соборной церкви Николая Чудотворца, глянул по сторонам. Его увидели, шум стих, но из толпы стрельцов чей-то голос спросил:
— Что, князь, целуем крест государю Дмитрию, позовем в Зарайск его воеводу?
— Люди и вы, стрельцы, — заговорил Пожарский, — вы крест целовали царю Василию, отчего же клятву рушите, аль Бога не боитесь?
— Не слушайте его, он Шуйскому слуга!
— Волоки отца Агафона, пущай народ к присяге подводит!
Пожарский перебил крикунов, сказал громко, будто отрезал:
— Покуда на престоле царь Василий, ему не изменю. Но коли Москва примет того, кто назвался Дмитрием, либо кого иного народ государем назовет, обещаю служить ему вместе с вами.
— Люди, а и верно князь сказывает, не послушать ли нам его?
— Решайте, зарайцы, — снова сказал Пожарский, — не допустите промашки. Коли скажете — уйди, князь, из города, уйду; скажете — останься, останусь!
— Стрельцы! — выкрикнул стрелецкий голова. — Дождемся, чего Москва приговорит, какому царю поклоняться!
— Дождемся! — согласилась площадь. — А ты, князь, Дмитрий Михайлыч, воеводствуй над нами!
— Князю Пожарскому верим!
В Заговенье, на Петров пост, повел самозванец казаков и верных ему стрельцов на Москву. Однако князь Урусов идти отказался. Внес сумятицу сотник Бобыкин, вернувшийся из Зарайска. Пожарский, рассказал он, город не сдал и присягать отказался. И, по всему, может на Коломну напасть.
— Бачка-государь, — сказал Урусов, — ты Москву берешь, а Пожарский орду разорит. Как оставить кибитки наши?
В два конных перехода самозванец с десятитысячным отрядом достиг Москвы, встал в селе Коломенском. Тут и Сапега с хоругвями подоспел. Подступили к стенам Земляного города, постреляли из пушек и пищалей, полезли на приступ, но, встретив сопротивление, отступили и, минуя Коломну, подались в Калугу. Туда же привел орду и князь Урусов.
Марина гнала коня. Она уходила от наползавшей черной тучи. Следом за Мнишек скакали казаки — ее конвой. Пластались в беге кони, храпели. Туча, разрастаясь, закрыла полнеба. Подул резкий ветер, блеснула молния, раскатился гром. Первый, весенний.
Открылась Калуга: колокольни, стены и башни, избы посада. Миновали становище орды. Копыта застучали по бревенчатому настилу. У хором воеводы, именуемых царским дворцом, Мнишек соскочила с коня, бросила повод казаку. Едва в палату вбежала, как забили по крыше первые крупные капли…
Дождь шел всю ночь. К утру небо очистилось, солнце заиграло в мокрой листве. Марина велела опустить верхнюю волокушу оконца, и в горницу хлынул чистый, настоянный на сирени воздух. Мнишек прижала ладони к щекам, задумалась. Ночью приходил к ней Дмитрий. (Мнишек так и не знает его подлинного имени.) От Дмитрия разило вином, но хмель не брал его. Он искал у Марины душевного успокоения, говорил:
— Побив воевод Шуйского, я уже верил: бояре откроют мне ворота Москвы, однако я долго сидел в Тушине, и Бог покарал меня. Во мне родилось сомнение, а нынешняя неудача посеяла страх. Я не верю татарам: не изменят ли они мне?.. А бояре и дворяне, какие сегодня еще мне служат, — все эти Плещеевы, Засекины и иные, что в головах их? Эвона, Сицкий с Засекиным в Коломне задержались, с чего бы?..
Прошедшей ночью Мнишек убедилась: человек, назвавшийся царем Дмитрием, не станет государем московским. Марина подняла очи к лику Богородицы, прошептала:
— О Мать Божья, если не Дмитрий, то кто введет меня в Кремль?
Поздней ночью въехал Шуйский в Можайск. Город спал. Перекликались караульные, лаяли, зачуяв чужих, псы. Над городом висели яркие звезды. На серп луны наплывало рваное облако.
С полпути от Клушина князь Дмитрий Иванович пересел с коня в колымагу. Намерился поспать, да сон не брал: мыслил Жигмунда повоевать, ан от его коронного насилу ноги уволок. Только у Можайска опомнились московские воеводы, остановили полки. Ждали прихода из Царева Займища Елецкого и Валуева, но, так и не дождавшись, начали совет.
Шуйский попрекнул Валуева с Елецким:
— Эко запоздали с подмогой.
Голицын плечами пожал:
— Так бой-то у нас скоротечным был…
Шуйский фыркнул:
— Ско-ро-течный!
А сам подумал: меньший Голицын точь-в-точь старший. Одним словом, братья. Но вслух сказал:
— Им бы, воеводам, к нам поспешать, а они, видать, плелись с прохладцей. И нынче где?
Не знал Шуйский, что Елецкий с Валуевым Царева Займища и не покидали, а вступили в переговоры с коронным гетманом.
Посмотрел князь Дмитрий Иванович на Мезецкого и Голицына:
— Какой совет будет?
Воеводы переглянулись. Голицын спросил:
— Поди, государь во гневе? Одначе не наша беда. Аль не так?
Мезецкий поддержал:
— Делагарди с Горном первыми побежали.
— Доколь пятиться? — оборвал Шуйский.
Зажал Мезецкий бороду в кулак, не стал пререкаться.
— Так как, воеводы? Будем отходить к Москве либо здесь ждать коронного? — мрачно спросил Шуйский.
Воеводы оживились:
— От Можайска никуда.
— Достаточно, показали неприятелю свой тыл.
— Так, так, — согласился Шуйский. — И хоть свои изменили, сил у нас и ныне поболе, чем у Жолкевского.
— Огневой наряд растеряли, — заметил Мезецкий. — Надобно государю челом бить, чтоб пушек добавил.
Шуйский проворчал недовольно:
— Как мы теряем, то пушкарный двор за нами изготовлять не поспеет.
