— Не признаешь, атаман?
— Никак воевода Иван Исаевич? — удивился Акинфиев. — А я к тебе с ватажниками поспешаю!
— Вот и встретились. — Болотников слез с седла. — Иду я в комарицкие края с поклоном, придется и тебе назад поворачивать. А ватага твоя, атаман, людом не дюже богата. Либо обеднела народом комарицкая волость?
— Ин нет, воевода, мужики на осень пеняют, мнутся.
Нахмурился Болотников:
— Значит, с крестьянской хитростью судят, свободу им-де другие добудут? Хороши комарицкие мужички. Да разве нет таких семей, где не по одному кормильцу?
— Как нет, едрен корень! Вот ты сам с народом поговори.
— Ладно, разберусь, — сказал Болотников и кивнул на ворота: — Вижу, как ты суд вершил над боярином. Круто, но коли заслужил, пускай покачается.
— Не боярин это, Иван Исаевич, всего управитель боярский. Боярин в Москве.
— И там достанем… Ну, принимай меня, атаман, на ночлег.
На Москве слухи множились. Иные шептались, а какие и открыто говаривали:
— Елец и Тула вслед за Путивлем царю Дмитрию присягнули.
— Разве только того! В Кромах и Рыльске смута. Города Северской Украины все против боярского царя Шуйского…
— Во, началось, конец терпению!
— Мужик противу боярина ровно на медведя…
У церкви на Арбате, что неподалеку от старого царского колымажного двора, отстояв обедню, народ столпился. Тележных дел мастеровой в сермяге и войлочном колпаке, склонившись к уху худого, как жердь, мастерового, бубнил:
— Смута, воровские людишки разбой чинят.
— Сказывают, государь Дмитрий наказ дал, бояр, крапивное семя, извести.
— Как бы не так! — Мастеровой обнажил в ухмылке крупные зубы. — Аль позабыл Дмитрия? Кто как не он навел ляхов на Москву?
Тут же в толпе мужик-грамотей нараспев читал подметное письмо Болотникова.
— Вишь ты, складно пишет, — гудел народ. — Будто елей льет.
— Мужику воля и земля обещаны, вон оно где, наше долгожданное!
От толпы отделился ярыжка, трусцой побежал в Сыскную избу. Парень усмотрел ярыжкину прыть, заложив пальцы в рот, засвистел вслед:
— У-лю-лю!
Издали завиднелись красные стрелецкие кафтаны. Толпа растворилась. Исчез, будто сквозь землю провалился, мужик с письмом.
— Ра-зой-дись! — заорал стрелецкий десятник и погрозил бердышом.
На паперти поп в длинной, до пят, черной рясе и бархатной скуфейке, из-под которой выбились прядки волос, топтался, будто приплясывал.
— Пошто голосишь, человече воинской?
— Ворье, отец, гиль повсюду.
— Ахти, Господи, — закрестился поп, — бесовское искушение насылаешь на паству.
Поправив скуфейку, засеменил в переулок.
Тем часом когда мужичок с письмом крестьянского воеводы Болотникова поспешал с Арбата в Охотные ряды, в думе бояре совет держали, возмущались.
Трубецкой кричал надсадно:
— Гришка Шаховской с Андрюшкой Телятевским заворовались, холопы разбойничают.
Щурит Шуйский подслеповатые глазки, поглядывает на бояр. Сидят думные вельможи вдоль стен палаты Грановитой, бородатые, важные, в шапках собольих, кафтанах длиннополых, золотом и серебром шитых, на посохи опираются.
Рядом с Юрием Трубецким Федор Мстиславский. Тут же по ряду Василий и Иван Голицыны, Масальский-Кольцо Владимир да Владимир Шаня-Масальский. По другую руку дремлет Михайло Кашин, зло поджал губы Михайло Нагой, шумно сопит Борис Лыков…
— Привести непокорных в повиновение, — поддакнул Трубецкому Мстиславский.
Шаня-Масальский по посоху ладошкой прихлопывает:
— Покарать князей Шаховского с Телятевским, дабы людишек на бунт не подбивали!
— На воров воинство? — подскочил Иван Голицын. — Срам!
Шуйский рукой повел.
— Полкам изготовиться крымцев воевать. А по пути мятежные города замирить. Воеводами при сем быть, — подал знак дьяку. Тот зашуршал свитком. — Князю Федору Иоанновичу Мстиславскому да князю Михайле Федоровичу Кашину с Большим полком в Серпухове стать. В Передовом полку князьям Василию Васильевичу Голицыну с Михайлом Федоровичем Нагим. В Правой руке князь Иван Иваныч Голицын с князем Борисом Михайлычем Лыковым…
Слушали бояре царский указ, покачивали головами, вздыхали.
— Такое воинство на холопов, эхе-хе, — утер лоб Мстиславский. — Времена такие настали…
— Неустройство на земле, — вторил ему Василий Голицын, — неустройство!
А дьяк все читал:
— Князь Юрий Никитич Трубецкой с князем Владимиром Васильевичем Масальским — Сторожевой полк. Полк Левой руки — князь Василий Петрович Морозов да князь Владимир Шаня-Масальский…
Неказист Тимоша, да удачлив. Из Орла выбирался — чуть в руки воевод Барятинского и Хованского не угодил. Уже на допрос волокли Тимошу, да пожалели стрельцы. Шею накостыляли, отпустили.
Прослышав, что Иван Исаевич из Путивля повел крестьянскую рать на Севск, Тимоша, подтянув порты потуже, двинул туда же.
Путь у него не близкий, да шел Тимоша ходко, в Севске появился раньше болотниковцев. Здесь и дождался их прихода.
Вступили в город под звон колоколов: крестьянские ратники, холопы и стрельцы. Гарцевали, горячили коней казаки.
Вдоль дороги люд комарицкий радостно встречал Ивана Исаевича и войско крестьянское. Тимоша протиснулся в толпе, увидел, идут артамоновы ватажники, выскочил наперед, пошел вприсядку, приговаривая:
— Эх, лапти мои, лапти лыковые!
— Тимоша, жив, буйная головушка! — загалдели одобрительно ватажники.
Тут и Артамошка объявился, облапил друга:
— Гулевой, пропащий. Мы думали, ты на суку болтаешься, ан вынырнул!
— Нет, атаман, еще не вытеребили пеньку на веревку, чтоб меня вздернуть!
И снова, выделывая коленца, под шутки товарищей Тимоша прошелся по кругу. Отер рукавом пот.
— Тебя, Артамоша, в Орле добрым словом поминал.
— По какому случаю?
Ватажный атаман смотрел на товарища, широко улыбался.
— Жаню, ей-ей, жаню тебя, Артамошка, на сестрице своей Алене.
— Будя тебе, — отмахнулся Акинфиев.
— Огонь-баба, Артамоша! Сгоришь, не пожалеешь. Вот только дай срок, в Орел попадем…
— Попадем! И Москву возьмем, и боярское крапивное семя изведем, ядрен корень.
С появлением болотниковцев Севск стал шумным, голосистым. Не Шуйского, а царя Дмитрия кабаки открыли двери нараспашку — ешь, пей, у кого деньга завелась.
На торгу пироги с грибами и капустой, медовуха в жбанах. Зазывают бабы языкастые:
— Ахти, пирог сладок, казак до девок падок. Едай, милай, покуда пупок развяжется!
