В подмогу дворянам стрельцы подступили, навалились с перевесом, сломили. Не выстояли, побежали болотниковцы.
Иван Исаевич своим саблей грозит:
— Мать вашу так!
Развернулись казаки и, гикая, лавой взяли в сабли вражеские полки. Не выдержали стрельцы, повернули к Вороньей. Тем часом открыла Тула ворота, впустила болотниковцев.
Обозленный неудачей, разгоряченный боем, Болотников вынесся на запруженную войском площадь, рванул поводья, скверно выругался. К нему направились Горчаков с есаулами.
У Ивана Исаевича кафтан изорван, рукав в крови. Кинул угрюмо:
— Спасибо, царевич, вдругорядь выручил.
Подъехал Шаховской, увидел окровавленную руку, спросил:
— Что не перевяжешь?
Болотников отмахнулся:
— Заживет как на собаке. Стрела на излете задела. Рана поболе в душе сидит. — Заметив Андрейку, позвал: — Мигом баню топить. — И неожиданно для всех рассмеялся: — Знатно попарили нас стрельцы и дворяне, осталось только обмыться.
К полудню царские пушкари повели обстрел Тулы. Били все больше с Крапивенской дороги. Тяжелые можжиры колотили по городским стенам, проламывали бревна каменными ядрами. Ратники тут же заделывали проему, насыпали защитный вал. К моменту, когда пушки умолкли и стрельцы полезли на приступ, болотниковцы готовы были отразить их.
Перебравшись через ров, стрелецкие полки двинулись к стенам, а берегом Упы подступили к городу конные татары, пустили в осажденных стрелы. Болотниковцы разрядили по татарам пищали и самопалы, орда не выдержала, рассеялась. За татарами отступили и стрельцы, вслед им сыпалась насмешливая брань.
На тульском торгу земский базарный ярыжка народ подстрекал. Он сновал между рядами торговок, нашептывал:
— Виниться надо… Государь простит… Мы за воров не в ответе… Купцы недовольства не таили, торг оскудел, мошна опустела, разорили воры. К чему пригрели Ивашку Болотникова?
От многолюдства голодно в Туле. Смерть не ведала пощады, люди пухли, наливались водянкой. Случалось, падали, умирали на улицах.
Сокрушался народ:
— К чему упорствуем, аль плетью обух перешибешь?
— Пора ворота открыть, покаяться.
— А казней не страшитесь?
— Какая на нас вина, мы государю Василию Ивановичу зла не чинили.
— Пусть Болотников с товарищами ответ держат!
Тульский стрелецкий голова Антон Слезкин, переметнувшийся со своим полком к Телятевскому, при виде подступившего к городу огромного царского войска теперь раскаивался, готов был сызнова податься к Шуйскому, жаловался купцам Гришке Семибабе и Трифону Голику:
— Погубит нас Ивашка, видит бог, погубит…
Крепко обложив город, царские воеводы выжидали. После первого неудачного приступа изредка постреливали пушки, иногда болотниковцы ходили на вылазки.
Скопин-Шуйский нерешительностью царя был недоволен:
— Надобно стены проломить и всем войском выдавить бунтовщиков.
Царь возражал. С ним соглашались другие воеводы.
— Не станем полки губить, измором город возьмем. — Шуйский обратился к Крюк-Колычеву: — Тебе, боярин Иван, старшему огневого наряда, поручаю стрелять Тулу каждодневно, рушить дерево и камень, истреблять воров…
С первым солнцем и допоздна на город сыпались ядра. Они падали на посаде и в ремесленных слободах, убивали воинов и жителей.
Пришли как-то к Болотникову Тимоша и оружейный мастер Бугров. Иван Исаевич гостей в палату позвал.
— С чем пожаловали, чего надумали?
Ответил Бугров:
— Урон, воевода, от пушек царских, сам ведаешь. Порешили мы их заклепать.
— Аль сумеете?
— Не сумлевайся. Нам бы к ним пробиться. Выдели людей с полсотни, каких бог силой и хваткой не обидел, а я постараюсь.
— Людей тебе, мастер, Тимоша и Фрол подберут надежных, во всем подсобят, надобно еще чем помогу.
Дней пять Бугров в литейке провел, самолично металл по формам разливал, каждую болванку замерил, чтоб ошибки не произошло.
Отправились ночью. Бесшумно погрузились на дощаники, поплыли по Упе. Версты через три, миновав дозоры, пристали к берегу, пошли лесом. В лесу и день застал. Поели, передохнули. Снова двинулись, когда смеркалось.
Выбрались на опушку. Ночь распростерла крылья над землей. Еще не взошла луна, и темень, густая, с редким просветом, опустилась на округу, Фрол шепнул:
— Вона огневой наряд!
Вгляделся Тимоша, и, верно, чернеют можжиры. Неподалеку два караульных пушкаря переговаривались. Один другому сказал:
— Вчерась соседа по подворью стрела сразила. Он в полку князя Ромодановского в десятниках служил. Недавно женился.
Товарищ ответил:
— Стрела оженила. Возьмем Тулу — всех разбойников казним. Сколь зла от них!
Тронул Тимоша Фрола, поползли ужами. Охнуть пушкари не успели, упали под ножами. Тимоша свистнул тихонько, метнулись охотники к можжирам, а часть к землянке. Затаились с топорами.
Застучали тяжелые молоты, в землянке пробудились. Первых выскочивших свалили топорами. Тут Бугров голос подал:
— Отходи, робяты!
Бросились охотники к лесу, а пушкари тревогу подняли, да поздно. Когда не стало слышно преследователей, огляделся Тимоша — нет Фрола, Артамонова ватажника. Спросил. Тут один из охотников вспомнил, что видел, как Фрол побежал к пороховому погребу.
Остановился Тимоша, задумался. Ворочаться, искать друга? Но тут высоко, до самого неба взметнулось яркое пламя, грохнул оглушительный взрыв.
— Ах, Фрол, Фрол, — вздохнул Тимоша, — чего замыслил и никому ни словом не обмолвился. Не знает Артамошка, как погиб ты.
В лютом гневе был Василий Шуйский. Весь стенобитный наряд, какой у Крапивенских ворот, заклепали воры. Самый большой погреб с пороховым зельем взорвали. Остались можжиры да часть легких пушек по каширской дороге.
Царь боярина Крюк-Колычева от огневого наряда освободил, поставил князя Долгорукова.
А со стены болотниковцы над стрельцами потешались:
— Гей, тетери, Ваську Шуйского не провороньте!
— Мы его на огороде вместо чучела поставим!
— В Упе вас, разбойников, потопим! Вдосталь водицы напьетесь!
