холодным душем Долорес с меня сошло десять грязных шкур. Уф! Такая ледяная закалка летом вполне терпима, но зимой мне бы это не понравилось.
После водяной процедуры Стийнина тетя угостила нас крепким кофе в крохотных розовых чашечках. Долорес заулыбалась, заметив, как мы мгновенно оживились, и объявила, что у нее должен быть пакет фрикаделек, но сейчас она никак не может его найти, хотя на прошлой неделе он был здесь, и она клялась, что фрикадельки вкусные. Долорес искала под кроватью, в плите, в книжном шкафу, даже за зеркало заглянула. Я заметила, что Аэт волнуется. Еще бы! Ведь ее мать в свое время окончила школу домоводства и прекрасно готовила 'полезную для здоровья, но вкусную пищу'. Представляю, каким деликатесом казались Аэт фрикадельки недельной свежести!
- О-о, не стоит беспокоиться, — сказала я Долорес.
- Может, завтра фрикадельки найдутся! — утешала тетю Стийна. — А мы торопимся.
- Поверьте, я бы тоже пошла с вами, но как раз по утрам у меня вдохновение, — призналась Долорес. — И как заметил поэт, творец должен повернуться спиной к миру, чтобы создать для него шедевры. Увы…
- Конечно, конечно, — поспешила согласиться Аэт. — Ничто не должно мешать вам творить.
Уголки губ Стийны дрогнули.
- Друзья мои! — провозгласила Долорес торжественно. — Вверяю вам, юным, свое произведение. Может быть, оно не скоро увидит свет, может быть, пройдет столетие или два… Мы еще встретимся! Картофельная улица всегда в вашем распоряжении!
Я и Стийна посмеивались, поглядывая на беднягу Аэт, которая тащила под мышкой тяжеленную рукопись 'Тоскующей души'.
- В здоровом теле здоровая душа! — Аэт попыталась тоже проявить чувство юмора.
Решили пойти в университетское кафе, где, как мы уже знали, цены были пониже, но табличка на двери сообщала, что кафе откроется только в одиннадцать. К счастью, я вспомнила про столовую возле Ратуши, где однажды обедала во время школьной экскурсии.
- Смотри, Маарья, двойник твоей тети! — сказала Аэт, указывая свободной от великого произведения рукой на пожилую женщину, которая на другой стороне площади как раз вылезала из такси.
- Точно! — изумилась я.
- Подумать только! — Аэт вздохнула. — Если у нас всех где-то имеются двойники… Наши точные копии…
- И даже манера одеваться! — Я была просто ошеломлена. Мгновенно представила себе, как бедняжка тетя Мария проливает сейчас в Таллине горючие слезы, и твердо решила, что, по крайней мере, к вечеру должна вернуться домой.
- Маарья, дитя мое! — закричал вдруг двойник тети ее голосом.
Нет! Это был не двойник! Ну кто еще, кроме тети Марии, мог бы бежать так кокетливо: голова склоненная к земле, руки прижаты к бокам, ноги изящно семенят по асфальту. Таксист, наверное, влюбился в нее — он еле поспевал за нею через площадь.
'Сон или действительность?' — мысленно спросила я себя.
- Маарья, деточка, ты жива! — восклицала тетя Мария, так пылко тиская меня в объятиях, что едва не лишила жизни. — Ты все-таки жива!
Я чувствовала, как у меня подкашиваются ноги.
Аэт с испугу выронила великую поэму на мостовую, а Стийна отвернулась. Со стороны сцена могла выглядеть трогательной. Только таксист, тупое создание, сурово стучал тете в плечо: 'Гражданка! Товарищ!..'
Гражданка тетя освободила меня из своих объятий и сердито повернулась к таксисту:
- Разве вы, сударь, не видите, что ребенок вырван из лап смерти? Деньги, деньги! Нельзя все в мире оценивать на деньги!
Зная тетину щепетильность в денежных делах, я не понимала, чего требовал таксист. Но тетушка быстро совладала с волнением и шепнула мне на ухо: 'Маарья, деточка, у тебя есть четыре рубля?'
У меня было лишь три рубля с копейками, так что Аэт пришлось поддержать меня рублем. Шофер, ворча, взял деньги и удалился, а тетя погрозила ему вслед кулачком:
- Крохобор! Человеческая жизнь для такого и гроша ломаного не стоит!
Я знала, что у Стийны еще сохранилась трехрублевка — оставалось надеяться, что у Аэт достаточно денег и мы с тетей сможем занять у нее на два билета до Таллина.
Еще ни разу в жизни мне не доводилось видеть тетю такой умиленной. Можно было подумать, что ее душа действительно переродилась с тоски. В мыслях она наверняка уже похоронила меня и приехала сюда искать мою могилу…
- Деточка, деточка, что же ты наделала! — повторяла тетя в отчаянии. — Отец твой поседел от горя, голова дрожит и руки стали немощными, как у старца… А мать плачет дни и ночи, дни и ночи…
Мой отец поседел? И мама плачет? Никогда, никогдашеньки я не видела свою мать плачущей. Но если они считают меня погибшей… Тетя Мария… Это она наверняка нагнала страху на родителей своими жуткими рассказами. Я представила себе, как мама, моя красивая мама, стоит у окна и смотрит на дорогу, а вокруг глаз у нее темные круги от бессонницы. Отец, который не боялся ни браконьеров, ни диких зверей, не ест, не пьет, не шутит и вообще не может ни слова вымолвить, а только трясет поседевшей головой. Сердце мое пронзила острая боль, хотелось только одного — скорее домой! К родителям! Идти, мчаться, лететь, чтобы только ветер свистел в ушах! Увидеть отца и маму, и пусть они убедятся, что я жива и здорова!
'Милый, дорогой город Тарту! — мысленно заклинала я. — Ты такой красивый, и тихий, и мудрый, придумай сейчас что-нибудь, чтобы я могла взлететь, как ракета с космодрома! Вскоре сюда приедет Мярт набираться премудрости, и, наверное, со временем приеду и я тоже, но теперь я должна тебя покинуть. Отошли меня, отошли побыстрее!' Я не хотела больше видеть ни тетю, ни девочек и объявила, что пойду искать Таллинское шоссе, а они пусть следуют за мной когда хотят и как хотят.
- Хочу домой! — Ничего больше сказать я была не в состоянии.
Но девочки сказали тете, что мы еще не завтракали, и тетя даже слушать не захотела, чтобы мы пустились в обратный путь не подкрепившись.
К счастью, тетя ничего не знала о «Вернере» — я могла бы побиться об заклад, что оттуда, раньше чем часа через три, тетя уйти не согласилась бы — и пошла с нами в столовую «Выйт». Там и остались Стийнины три рубля: у всех, кроме меня, был волчий аппетит, они не могли отказаться ни от сметаны, ни от салата из свежих огурцов, ни от ломтиков холодного мяса, ни от взбитых сливок с шоколадом. Аэт надо было еще расплатиться за гостиницу, поэтому в столовой она объявила себя несостоятельной, но уплетала за обе щеки. 'За ваш счет — пока не лопну!' — сказала она. Во время еды тетя рассказывала о своих поисках, и кому-то это могло показаться достаточно смешным, но я думала об одном: 'Домой, домой, домой, домой!' Конечно, тетя Мария в Таллине бегала в милицию, по больницам и почему-то даже в бюро находок, а затем, посоветовавшись с соседями, взяла на работе три дня за свой счет и помчалась в шесть часов утра из Таллина в Тарту. До Тарту на такси у нее денег хватило, даже еще осталось, но когда стали крутить по городу, счетчик начал выстукивать цифры, словно взбесился, а так как машина была из таллинского таксопарка, то водитель не знал Тарту. Тетя была уверена, что найдет меня в Маарьямыйза, в клинике, — потому что название больницы хорошо подходило к моему имени. Но, побывав в Маарьямыйзе, убедилась, что меня нет там…
Наконец эти три ненасытные набили свои животы! Мы проводили Аэт до гостиницы, а сами остались сидеть в парке на лавочке. Тетя все еще продолжала говорить и причитать. Но вдруг она успокоилась и сказала:
- Да! А теперь пойдем и приятно отдохнем часок в отеле. Теперь я наконец чувствую, что хочу спать! Две ночи я не смыкала глаз — жуткие картины вставали перед глазами. Думала: а вдруг кто-то дал Маарье письмо и попросил куда-то отнести… А на конверте был адрес убийцы! Три раза видела во сне Маарью в белом платье, а это же к несчастью. И ты смотрела на меня так умоляюще, так умоляюще!
- Как же ты видела сон, если две ночи глаз не сомкнула?
Тетя не сочла меня достойной ответа и обратилась к Стийне:
- Вы, Стийна, старше и умнее — наша Маарья ведь еще такой ребенок, обмануть ее ничего не стоит. Она такая доверчивая, ну, деревенское дитя, известное дело! А ныне люди сами знаете какие!
