— Надеюсь, теперь я больше похож на Энди Клайнстона?
Керол ахнула, в её возгласе прозвучал не испуг, а изумление, может быть, даже некое ребячье восхищение. Нигил смотрел на неё не теми синими, которые были ей хорошо известны, а серыми глазами, такими светлыми, что радужка их почти сливалась с белками глаз. И правда — глаза, как утренний туман! Предупреждая её вопросы, Энди протянул ладонь, на которой лежало нечто прозрачное, слабо играющее отражёнными бликами света.
— Цветные контактные линзы, — пояснил он со своей обычной вежливостью, — точнее, не линзы, а простые светофильтры для изменения цвета глаз.
— Вы опять взялись за свои фокусы. — Керол восхищённо качнула головой. — Здорово! Удивляюсь, почему женщины не носят такие? Цвет глаз на выбор! Модницы с ума сойдут!
Встряхнув линзы на ладони, Энди аккуратно положил их на журнальный столик и поднял свои светлые глаза на барменшу.
— Теперь вы верите, что я именно Энди Клайнстон, миссис Керол?
Оживление на лице барменши растаяло, уступив место насторожённости, а потом и недоверию.
— А документы у вас есть? — с некоторым вызовом спросила она.
— Есть, миссис Керол.
— Покажите.
— Они лежат у вас в сейфе, миссис Керол, — заметив протестующее движение барменши, Клайнстон с некоторым нажимом уточнил: — В том самом сейфе, который руками Берта установлен в вашей спальне.
Сделав лёгкую паузу, чтобы Керол могла осмыслить услышанное, но не успела бы вмешаться, Клайнстон продолжал:
— Видите ли, прежде чем посетить бар, в котором вы работаете, я побывал здесь. Искренне прошу прощения за такую бесцеремонность, но обстоятельства заставили меня пренебречь приличиями.
— Да уж, — не удержалась барменша, — когда вламываются в квартиру, трудно говорить о приличиях.
— Ещё раз прошу прощения. — Клайнстон был само терпение, как и тогда, во время беседы в баре с Бобом.
Вспомнив о случае с Бобом, Керол испугалась и наказала себе вести себя с этим удивительным человеком — не то Немо Нигилом, не то Энди Клайнстоном — осмотрительнее и осторожнее. Между тем Клайнстон продолжал.
— Так или иначе я побывал здесь и оставил в сейфе свой атташе-кейс. Если вы разрешите мне взять его, я покажу вам свои документы… И кое-что иное.
Эту оговорку Керол пропустила мимо ушей, она размышляла. Керол полагала, что после смерти Герберта, который и правда собственными руками вделал в стену спальни плоский специальный сейф, никто, кроме неё самой, не знал о существовании этого тайника. Допустим, о существовании сейфа Энди Клайнстон узнал от Берта, но как он проник в него?
— А ключ? — вслух спросила она живо, точно уличая собеседника во лжи. — Где вы взяли ключ?
Клайнстон чуть улыбнулся.
— Я не нуждаюсь в ключах. Умение открывать замки без ключа входит в состав профессии хорошего клишника.
— Вы взломщик, специалист по сейфам? Как это, медвежатник?
— Нет, миссис Керол. Я не медвежатник. Я клишник.
— Как это — клишник?
— Это одна из цирковых профессий. Клишники освобождаются от верёвок, которыми их связывают, оков, цепей, выбираются из ящиков, забитых гвоздями. Ну, а по совместительству умеют открывать замки без ключей.
— В общем, вы — фокусник, — не без облегчения подытожила барменша.
— Отчасти. Во всяком случае, если вы потеряли ключ от своего сейфа, то мы сможем обойтись и без него.
— Нет, я не потеряла ключ от сейфа, — с достоинством сказала Керол и направилась в спальню. Отсутствовала она довольно долго, за это время Клайнстон освободил журнальный столик.
— Ваш? — спросила барменша, появляясь в гостиной.
— Мой, миссис Керол.
— Тяжёлый! Что в нем?
— Золото, — рассеянно ответил Клайнстон, вежливо помогая Керол водрузить в самом деле нелёгкий атташе-кейс на журнальный столик. Приняв его ответ за шутку, барменша рассмеялась, но смех застыл на её губах, когда, щёлкнув замками, Клайнстон откинул крышку чемоданчика. В кожаных кармашках атташе- кейса, выставляясь из них наполовину, тускло блестели неповторимым и благородным, истинно золотым цветом аккуратные слитки. Глядя на золото широко открытыми глазами, Керол, беззвучно шевеля губами, машинально пересчитала слитки; пять — в нижнем ряду, пять — в среднем ряду и три — в верхнем. Всего — тринадцать! Глаза Керол бегали по лениво, солидно сияющим слиткам, как пальцы пианиста по клавишам при исполнении пассажей. Даже голова закружилась! И тонко зазвенело в ушах.
Клайнстон поднял голову, присмотрелся к барменше, и грустноватая улыбка тронула его губы.
— Нравятся? — спросил он вполголоса.
Его светлые глаза, в которых играли золотые искорки, казались теперь рыжими. «Как у кота», — подумалось Керол, и эта нелепая мысль помогла ей овладеть собой. Она присела на диван и самыми кончиками пальцев пугливо прикоснулась к одному брусочку, точно опасаясь ожога. Но металл был холодным. Холодным и гладким, точно кожа после утреннего купания в море.
— Савонетт, — все так же вполголоса проговорил Клайнстон и провёл пальцем по среднему золотому ряду, — что по-французски значит — мыльце. В каждом таком мыльце — килограмм, чуть меньше двух фунтов с четвертью.
Быстрым, почти неуловимым движением сильных пальцев Клайнстон извлёк из верхнего кармашка слиток и опустил на услужливо подставленную ладонь барменши. Ладонь потянуло вниз.
— Какой тяжёлый! — уважительно прошептала Керол.
— Это золото, миссис Керол. — Клайнстон извлёк ещё одно золотое мыльце и положил его поверх первого. — Оно в двадцать раз тяжелее воды.
Ладонь её совершала лёгкие движения вверх и вниз, впитывая в себя эту упоительную тяжесть потенциального богатства. Клайнстон чуть насмешливо, но более грустно наблюдал за ней. Вдруг ладонь барменши замерла, наклонилась, и слиток золотой рыбкой, только что не вильнув хвостиком, выскользнул на столик.
— Но это золото — краденое!
— Не совсем так, миссис Керол. Я выиграл его на пари.
— Нет! Вы украли, я знаю. Мне сказал этот тип, который меня допрашивал. Вы украли это золото в банке. Поэтому-то за вами и явилась полиция.
— Я не украл его, а похитил, миссис Керол, — спокойно возразил Клайнстон, укладывая слиток в свободный кармашек. — Похитил на пари, чтобы доказать, что нет на свете таких дверей, через которые было бы невозможно пройти.
Керол хмурила брови в непривычном для себя напряжении мысли. Не то чтобы она не привыкла или не умела думать, скорее наоборот. Если не умеешь ориентироваться в хаосе разных, удивительно не похожих друг на друга людей и событий, так лучше вовсе не становиться за стойку бара. Один знакомый бартендер, посмеиваясь, говорил Керол, что стойка — та же кабина реактивного самолёта, только за ошибки приходится расплачиваться не жизнью, а монетами. Но мысли Керол всегда вращались в простом мире обыденных событии и привычных представлений. В этом мире Керол чувствовала себя уверенно и готова была обсуждать и спорить о чем угодно и с кем угодно. Но теперь ей предстояло заговорить о чуждых ей, непонятных, а поэтому страшноватых вещах, о которых, она знала об этом от мужа, даже самые умные люди не имели чёткого представления. Керол чувствовала себя выбитой из колеи и словно поглупевшей. И потом… тут не было привычной стойки! Той самой стойки, которая отделяла её в баре от собеседников, как-то нивелировала их — и умных и глупых, превращая в безликих, в общем-то зависимых от неё,
