плаща. Ну, пыхтит бизнесмен за компом, вычерчивает графики фьючерсов, мониторит по интернету котировки. Увидав случайно баннер, полный титек, догадывается, что немного устал. Идет на sexpad.com или на azm.org, открывает каскад картинок. Член обретает состояние эрекции (пенис становится фаллосом). Бизнесмену малой и средней руки естественно удовлетвориться рукой же, под столом: у него много дел, ему надо торопиться в бизнесмены руки посолидней. А вот бизнесмен посолиднее уже может позволить себе элегантно спустить в проститутку, горничную или податливую жену, которая где-то тут, в досягаемости колокольчика, шустрит по хозяйству и по первому зову прибежит, задерет и раздвинет. Спальня мужа — самая маленькая и строгая: ничего, кроме ночного хай-тек-светильника мышиного металлического цвета. Соития здесь всегда происходят при свете дня: конвульсивно и кратко. Женщина-с- большими-ногами иногда даже не успевает кончать, а я не обращаю на это внимания, соскакиваю, небрежно шлепаю ее по ляжке — размером и формой напоминающей Африку. Еще на полу лежали гантели, которые, впрочем, я сразу переволок к себе, наивно надеясь регулярно тягать их в ходе утреннего туалета.
Спальня Женщины-кенгуру была для меня, напротив, местом сладкого рабства. Я вылизывал поверхности и глубины тщательно, как сапер. Я представлял ее похотливой владычицей, которая развлекается с шоблой рабов. До момента волшебного погружения они изласкают-измочалят каждый миллиметр господского тела. Я один из, например, четверых, я добросовестно тружусь над вверенным мне участком плоти. Я самый терпеливый в квартете. Я мечтаю, что, выбирая первый цветок для жаркой вазы, она прельстится моим. И если я кончаю раньше, я остаюсь в ней еще долго-долго, выжимая уже не из себя, а из ее недр все способные к тому капли. Я — каждый из счастливых невольников, по порядку. Не меняя позы — на спине, ноги полукольцом или кольцом — в те моменты, когда она смыкает подошвы за спиной кого-нибудь из нас, — она — запрокинув голову, закатив глаза так, что видны лишь мутные от страсти белки — принимает сперму — порцию за порцией. И просит еще и еще. Ластит ртом и руками три оставшихся члена. Она больше-сильнее всей зондер-бригады: сейчас остановится, стряхнет и пооткусывает нам головы, как это делает после акта самка какого-то экстремального инсекта. Мы бьемся в параллелепипеде, ограниченном тончайшими белыми занавесями. В изголовье висит маленькая живопись: алый цветок в белой вазочке. Я стремлюсь достичь такой беззаветности служения, чтобы Женщина оказалась, наконец, в мире, где мужчины нужны не для добычи мяса и денег, не для продолжения рода, а для утонченных наслаждений.
В третьей — моей — спальне встречались партнеры без заранее определенных ролей. Чистые листы. Двое, жаждущие наслаждаться и наслаждать. Фантазирующие, фонтанирующие, выдумывающие неудобные юмористические позы. Играющие друг другом вольно и беззаветно — как дети или щенки. Не вынимая цветка из вазы, я вставал с кровати, она цеплялась мне за шею, я держал на весу ее большое тело, шагал к бару, она наливала мне выпить или вставляла в зубы сигарету, и мы падали обратно. Я вертел ее на члене в ритме горячей картофелины. Среди европейских уличных популярен аттракцион с раскаленной картофелиной или яйцом — артист жонглирует обжигающим шаром, такой вот был ритм. Пьер лихо этот трюк исполнял, когда мы познакомились.
Только в моей спальне мы перед сексом соблазняем друг друга — взглядами, комплиментами, прикосновениями. Только здесь я могу часами раздевать ее, расстегивая по крючку-пуговке в кратких просветах между томными поцелуями. Только в своей кровати я, качаясь на волнах бесконечного акта, вызываю в сознании образы иных телок, доставшихся мне или не доставшихся: в других спальнях они меня не посещают. С одной я встречаюсь в цветущем саду, влеку на террасу с видом на лебединое озеро, осторожно беру ее за розовое колено, по которому трепещет сетчатая тень белых перил; когда я стягиваю с нее в беседке ажурные чулки, это уже другая; тут же является следующая; чем ближе к оргазму, тем быстрее они мельтешат-сменяются, пока сперма не бьет из меня густыми комками: в этот момент все виртуальные личности растворяются, и я вновь оказываюсь наедине с ней… Только в моей комнате мы иногда засыпаем вместе, не разбегаемся отдыхать по разным простыням. Здесь я спросил ее во время особо жаркой стычки: «А ты в жопу даешь?», и она, оценив неловкость формулировки, отбрила сначала «только по воскресеньям», а потом добавила «не пробовала, но если надо — дам», и на следующий день (это было воскресенье) принесла с собой смазку с ароматом ванили и — благополучно дала.
Вокруг возни с чудесно сохранившимся для меня анусом я и задал ей вопрос, который раньше с языка не слетал:
— А правда, что ты спала со всем городом?
— Неправда. Что, говорят, я спала со всем городом?
— Да.
— В Аркашоне знаешь сколько народу живет?
— Ну, не со всем, конечно. Это так… преувеличение.
— Гипербола называется. А кто говорит? Твой немытый друг Рыбак?
— М-м…
— Рыбак, разумеется. Он меня ненавидит. Я его тоже не слишком высоко ценю.
— Почему?
— Да вонючий больно… Он когда приходил к Мужу, тут же открывали все окна, двери открывали, а все равно воняло. Он претендовал на Мужа, вот что. Относился ко мне как к сопернице. Сначала я вообще была уверена, что он педераст.
— Я тоже думал про это… Хотя нет, вру, не думал. Ты сейчас сказала — и я подумал — есть в нем что-то голубое. Сапоги на каблуках…
— Да есть, есть. Сквозь эту его морскую мужественность — бабская гибкость… Но никакой он не педераст. Кишка тонка. И даже не бабник. Муж с ним стал исчезать ночами, и я…
— И ты решила, что не педераст, но по девкам.
— Да, сначала решила, что по девкам… Ревновала, жуть. Хотя и сама к тому времени вовсю изменяла — а ревновала… А потом выяснилось, что не по девкам. Ну, может, было и по девкам, но в основном они в Залив выходили на лодке этого рыбака. Доплывали до Острова Устриц. Полночи в одну сторону гребли, полночи в другую. Пацанские такие развлечения.
— Рыбак говорил. Про лодку.
— И чем хуже погода — тем охотнее… В паранойю превратилось — только в Заливе сильный ветер, как появляется этот камикадзе… В ту ночь Самец ведь на его лодке пошел… Если Рыбак не врет: может, они вместе там были… Тебя он не звал с собой?
— Сначала что-то бормотал такое, потом перестал. Он ко мне тоже с подозрением…
— Понятно. К Нему ревнует. И ты, значит, спокойно гадости про меня выслушиваешь?
— Ну, не спокойно… На днях въехал ему в морду.
Я, правда, не за нее въехал, но уточнять, ясно, не стал.
— Ты? Рыбаку?
— А чего такого?
— Нет, все правильно. Молодец. Сколько раз?
— Один.
— Мало. И что — он прямо фамилии называл? Конкретных людей?
— Конкретно про одного только сказал.
— Про кого?
— Ну… Про настоятеля Нотр-Дам…
— Про кого?! Мерзавец. Не было никакого настоятеля. Надо же, какая возвышенная фантазия. К божественному тянется.
— Извини… Извини вообще, что я спросил.
— Угу. Что-то твое извинение больше похоже на намек, что я на вопрос не ответила. Пить будешь?
Разговор происходил в моей спальне. В открытое окно отчаянно било солнце. Разница в счете между хорошей и плохой погодой к тому дню сократилась до 7:12. В парке Казино бодро стучали шары. Женщина- кенгуру прошла к бару, смешала себе ром с апельсиновым соком, мне налила текилы, закурила длинную пахучую сигаретку.
— …Держи… А зачем тебе знать про моих мужчин?
