254
— Ну вы там фантазеры, Маратик, — цокнул Сталин. — Привидение в театре, где видано! Нигде кроме как в Ленинграде!
— Нету его больше, Иосиф. Приделали в хлам. Оказалось из плоти и крови.
— Нету? На нет и суда нет, — пошутил Сталин. — А план «Д» — есть?
— План есть.
— И что?
— Высокая степень готовности, Иосиф.
— Высокая степень? Хорошо, Маратик! Я бы выслушал подробный доклад. Давай-ка мы с тобой каким образом сделаем. Ты бы ко мне подлетел, посидели бы спокойно, выпили, потолковали… О положении, о перспективах…
И вот тут у Кирова все оборвалось. Вчера над гранатой не испугался, а тут — оборвалось все.
255
Варенька, никакая, села за пишмашину, чтобы отвлечься от мамы, а Максим подошел сзади и положил пальцы на шею, чуть на плечи, на позвонки.
Нажал на один, на другой позвонок, поиграл кончиками пальцев, на манер как массаж. Никогда не делал и не умел, а тут как осенило. Косточки под пальцами подвижные, нежные, двигаются, дергаются. Варенька чуть сжалась, потом чуть расслабилась, но не целиком. Не возмутилась зато. Сначала обмерла, а потом даже пошевелилась.
Максим уже пьян был в этот момент, после мамы граммов решил не считать и нафигачился сполна. Сказал ей властно:
— Ты дождись меня, не уходи после работы. Жди тут. Не уходи, ожидай тут.
— Почему?
— Ну вот так вот. Жди, я вернусь!
Вареньке тоже до той минуты массажа ни разу не делали.
256
— Грустно свою мебель колоть для печки, вот что, Патрикеевна, — пожаловалась Генриетта Давыдовна. — Я ведь узнаю ножку стола, дверцу шкафа… Как Саша шкаф открывал— помню! Приседал, ему тут низко было. Тут же, наверное, отпечатки его пальцев. Грустно! Лучше бы чужую колоть!
— Лучше чужую? — прищурилась Патрикеевна.
— Чужую лучше, натураль!
— Ну, Давыдовна Генриетта… Наконец-то слышу голос избранного народца. Поздравляю, поправилась! Выживем, соседка!
257
— Вагнер?!
Как раз только что телефонировал Шостакович, задумавший дать Ленинградскую симфонию. Делился задумкой: начать, будто фашисты черным потоком по трупам идут, мерной поступью, на десять минут одинаковых тактов. Сказал, именно как в начале «Вечного Льда». Там тоже длинно одним тактом, пока Первосветило скользит в пустоте. Прозвучало смело: «Вечный Лед» не слишком-то рекомендовалось употреблять в разговорах. Дирижер идею одобрил и поторопил: дай уж скорее симфонию, а то недостает современного героического материала. «К весне думаю дать!», — обещал Шостакович. И тут вновь о «Вечном Льде», второй раз за вечер.
Мужчина в серой щетине, распахнутой шинели, в боксерских перчатках (!): неясно, как в квартиру попал, Дирижер был осторожен и дверь всегда запирал. Снял перчатки, как ни в чем не бывало. Предъявил удостоверение Большого Дома.
— Очень рад, — чуть засуетился Дирижер, тряхнул обильной, не по войне артистической шевелюрой. — Прошу присаживаться! Предложить чаю? Чем обязан? Не далее как в ту неделю обсуждал с товарищем Рацкевичем наши вопросы.
— Я по поручению Михал Михалыча и есть, — кивнул визитер. — Передать безотлагательно новую вводную…
И огорошил Дирижера немыслимым поручением: поставить на сцене Филармонии «Вечный Лед».
— Мы же не оперный театр… — растерялся Дирижер. — Вы имеете, так сказать… концертное исполнение?
— Его, — кивнул визитер. — Исполнить музыку и спеть песни. Без декораций, без ходьбы по сцене.
Глаза такие цвета мокрого гранита, взгляд несколько исподлобья.
— Но… А чем, позвольте, вызвана такая экстранетра-диционная мысль…
— Это Кирыча самого мысль, — перебил гость.
— Чья?
— Товарища Марата Кирова. А что вас в Вагнере не устраивает? Слабый, считаете, сочинитель?
— Так нельзя, конечно, сказать, но… Все же чужд! И прочие обстоятельства…
— Вы имеете, что его Гитлерос любит? Кирыч так и сказал: мало ли что этот…… — тут посетитель охарактеризовал Гитлера матерно, — любит! Не запачкать ему своей грязной любовью шедевра мирового масштаба. А нам самое в раз проявить всемирную отзывчивость. Так что, за работу, герр Дирижер. Завтра же начать репетиции! — приду слушать. А товарищ Рацкевич хотел бы через пару недель послушать вчерне целиком.
— Но там же 20 часов музыки!
— Вы коммунист?
— Нет, но…
— Оно и видно, что нет. А где вы были бы, если солдаты в окопах так же мыслили, как вот вы? Дескать, у немцев больше танков, мы не справимся…
В голосе пришельца звучало искреннее возмущение.
Но история странная, не укладывается! Не фальшивый ли у него документ? Товарища Кирова Кирычем называет! Сумасшедший, возможно.
— У нас, собственно, и нот нет.
— Есть ноты! — гость вытащил из недр шинели роскошный фолиант «Вечного Льда». Резким движением, и потерял равновесие, чуть со стула не загремел, коснулся рукой пола.
«Да он пьян!», — понял Дирижер. Странно, запаха нет, но точно, пьян, и сильно. Как сразу-то не заметил…
— Чо примолкли? — грубо спросил пришелец. — Или боитесь не справиться? Вы же немец. Поработайте уж, будьте добры, с темой национального характера, чтобы мало не показалось. Какая помощь, потребности, лично товарищ Рацкевич зуб дает, что все обеспечим. Связь через меня. Но чтоб репетиции — завтра!
Голос пришельца как-то помутнился, стал недобрым. Глаза тускло сверкнули. Вытащил флягу, глотнул чего-то. Избавиться бы от него.
