смешалась… — Да и, наконец, ведь он только вам так… нравится…
— Ну, конечно, как многие мне нравятся.
Кистер плутовски посмотрел на нее.
— Хорошо, хорошо, — промолвил он с довольным видом, — я вам его привезу…
— Да нет…
— Хорошо, я ж вам говорю, всё будет хорошо… Уж я устрою.
— Какой вы… — с улыбкой заметила Маша и погрозилась на него. Г-н Перекатов зевнул и открыл глаза.
— А я, кажется, заснул, — пробормотал он с удивленьем. Этот вопрос и это удивление повторялись каждый день. Маша с Кистером заговорили о Шиллере.
Однако ж Федору Федоровичу было не совсем ловко; в нем как будто шевельнулась зависть… и он благородно негодовал на себя. Ненила Макарьевна сошла в гостиную. Подали чай. Г-н Перекатов заставил свою собаку прыгнуть несколько раз через палку и объявил потом, что он сам ее всему выучил, причем собака учтиво вертела хвостом, облизывалась и моргала. Когда же, наконец, зной уменьшился и повеял вечерний ветерок, всё семейство Перекатовых отправилось гулять в березовую рощу. Федор Федорович беспрестанно взглядывал на Машу, как бы желая дать ей знать, что он исполнит ее поручение; Маше было и на себя досадно, и весело, и жутко. Кистер вдруг, ни с того ни с сего, заговорил довольно высокопарно о любви вообще, о дружбе… но, заметив наблюдательный и ясный взгляд Ненилы Макарьевны, так же внезапно переменил разговор.
Ярко и пышно зарделась заря. Перед березовой рощей расстилался ровный и широкий луг. Маше вздумалось играть в горелки. Явились горничные, лакеи; г-н Перекатов стал с своей супругой, Кистер с Машей. Горничные бегали с подобострастными и легкими криками; камердинер г-на Перекатова осмелился разлучить Ненилу Макарьевну с ее супругом; одна горничная почтительно поддалась барину; Федор Федорович не расставался с Машей. Всякий раз, становясь на свое место, он ей говорил два-три слова; Маша, вся раскрасневшаяся от бега, с улыбкой слушала его, проводила рукой по волосам. После ужина Кистер уехал.
Ночь была тихая, звездная. Кистер снял фуражку. Он волновался; ему слегка щемило горло. «Да, — сказал он, наконец, почти вслух, — она его любит; я сближу их; я оправдаю ее доверенность». Хотя еще ничто не доказывало явного расположения Маши к Лучкову, хотя, по собственным ее словам, он только возбуждал ее любопытство, но Кистер успел уже сочинить себе целую повесть, предписать себе свою обязанность. Он решился пожертвовать своим чувством — тем более, что «пока, кроме искренней привязанности, я ничего ведь не ощущаю», — думал он. Кистер действительно был в состоянии принести себя в жертву дружеству, признанному долгу. Он много читал и потому воображал себя опытным и даже проницательным; он не сомневался в истине своих предположений; он не подозревал, что жизнь бесконечно разнообразна и не повторяется никогда. Понемногу Федор Федорович пришел в восторг. Он с умилением начал думать о своем призвании. Быть посредником между любящей робкой девушкой и человеком, может быть, только потому ожесточенным, что ему ни разу в жизни не пришлось любить и быть любимым; сблизить их, растолковать им их же собственные чувства и потом удалиться, не дав никому заметить величия своей жертвы, — какое прекрасное дело! Несмотря на прохладу ночи, лицо доброго мечтателя пылало…
На другой день он рано поутру отправился к Лучкову.
Авдей Иванович, по обыкновению, лежал на диване и курил трубку. Кистер поздоровался с ним.
— Я был вчера у Перекатовых, — сказал он с некоторою торжественностью.
— А! — равнодушно возразил Лучков и зевнул.
— Да. Они прекрасные люди.
— В самом деле?
— Мы говорили о тебе.
— Много чести; с кем это?
— С стариками… и с дочерью.
— А! с этой… толстенькой?
— Она прекрасная девушка, Лучков.
— Ну да, все они прекрасны.
— Нет, Лучков, ты ее не знаешь. Я еще не встречал такой умной, доброй и чувствительной девицы.
Лучков запел в нос: «В гамбургской газете не ты ли читал, как в запрошлом лете Миних побеждал…»*
— Да я ж тебе говорю…
— Ты в нее влюблен, Федя, — насмешливо заметил Лучков.
— Совсем нет. И не думал.
— Федя, ты в нее влюблен!
— Что за вздор! Будто уж нельзя…
— Ты в нее влюблен, друг ты мой сердечный, таракан запечный, — протяжно запел Авдей Иванович.
— Эх, Авдей, как тебе не стыдно! — с досадой проговорил Кистер.
Со всяким другим Лучков тут-то и запел бы пуще прежнего: Кистера он не дразнил.
— Ну, ну, шпрехен зи дейч, Иван Андреич*, — проворчал он вполголоса, — не сердись.
— Послушай, Авдей, — с жаром заговорил Кистер и сел подле него. — Ты знаешь, я тебя люблю. (У Лучкова покривилось лицо.) Но одно мне в тебе, признаюсь, не нравится… именно то, что ты ни с кем знаться не хочешь, всё дома сидишь, всякого сближения с хорошими людьми избегаешь. Ведь, наконец, есть же хорошие люди! Ну, положим, ты был обманут в жизни, ожесточился, что ли; не бросайся на шею каждому, но почему же тебе всех отвергать? Ведь этак ты и меня, пожалуй, когда-нибудь прогонишь.
Лучков хладнокровно продолжал курить.
— Оттого-то тебя никто и не знает… кроме меня; иной, пожалуй, бог весть что о тебе думает… Авдей! — прибавил Кистер после небольшого молчания, — ты в добродетель не веришь, Авдей?
— Как не верить… верю… — проворчал Лучков.
Кистер с чувством пожал ему руку.
— Мне хочется, — продолжал он тронутым голосом, — примирить тебя с жизнию. Ты у меня повеселеешь, расцветешь… именно расцветешь. Как я-то буду рад тогда! Только ты мне позволь распоряжаться иногда тобою, твоим временем. У нас сегодня — что? понедельник… завтра вторник… в среду, да, в среду мы с тобой поедем к Перекатовым. Они тебе так рады будут… и мы там весело время проведем… А теперь дай мне трубочку выкурить.
Авдей Иванович недвижно лежал на диване и глядел в потолок. Кистер закурил трубку, подошел к окну и стал барабанить пальцами по стеклам.
— Так говорили обо мне? — спросил вдруг Авдей.
— Говорили, — значительно возразил Кистер.
— Что ж такое говорили?
— Ну, уж говорили. Весьма желают с тобой познакомиться.
— Кто же именно?
— Вишь, какой любопытный!
Авдей кликнул слугу и приказал седлать себе лошадь.
— Куда ты?
— В манеж.
— Ну, прощай. Так едем, что ли, к Перекатовым?
— Едем, пожалуй, — лениво проговорил Лучков и потянулся.
— Молодец! — воскликнул Кистер, вышел на улицу, задумался и глубоко вздохнул.
Маша подходила к дверям гостиной, когда доложили о приезде гг. Кистера и Лучкова. Она тотчас вернулась в свою комнату, подошла было к зеркалу… Ее сердце сильно билось. Девушка пришла позвать ее
