Том 7. Отцы и дети. Дым. Повести и рассказы 1861-1867

журналах, действительно существует и находится теперь в руках П. В. Анненкова; но я решился, по совету всех моих приятелей, не печатать этой безделки <…> Это подтвердит Вам П. В. Анненков. Поводом же к распространившемуся слуху о ряде подобных рассказов послужила фраза, прибавленная мною к заглавию „Собаки” — а именно: „Из вечеров у г-на Ф'».

На второе письмо Достоевского (от 13 февраля ст. ст. 1865 г.) Тургенев ответил 21 февраля (5 марта) 1865 г. столь же непреклонным отказом: «Я не потому не решаюсь печатать „Собаку” — что это вещь маленькая — а потому, что она мне, по общему приговору друзей моих — не удалась». В письме к Анненкову от 11 (23) марта он назвал «Собаку» «покойной»; не поместил он рассказ и в «Сочинения», изданные в 1865 году.

Но обсуждение продолжалось. Анненков сообщил Тургеневу 16(28) марта 1865 г., что он послал рукопись «Собаки» в Ниццу к А. Д. Блудовой и что чтение прошло в ее кружке с успехом (ИРЛИ, ф. 7, № 8, л. 105). Тургенев отвечал своему корреспонденту 20 марта (1 апреля) 1865 г.: «Доверие мое к Вам неограниченное, и потому я не претендую на отправку „Собаки”, хотя лучше бы ей было полежать у Вас в бюро». Анненков увидел в этом уклончивом ответе смягчение прежней позиции автора. 24 февраля (8 марта) 1866 г. он послал Тургеневу письмо редактора «С.-Петербургских ведомостей» В. Ф. Корша, рекомендуя отдать рассказ «ему в фельетон» (ИРЛИ, ф. 7, № 8, л. 121).

Тургенев уступил: «Чувствительное письмо Корша подействовало на меня, — писал он Анненкову 28 февраля (12 марта) 1866 г., — и Ваши слова всегда принимаются мною с должным уважением — а потому соглашаюсь на напечатание „Собаки' в фельетоне „С.-Петербургских ведомостей”, с одним условием, чтобы Вы продержали корректуру — и в случае нужды выкинули бы лишнее. Сегодня же начну переписывание этого продукта и через пять, шесть дней вышлю».

Вторая полубеловая рукопись, о которой говорилось выше, была в дальнейшем подвергнута правке, в отдельных местах значительной. Чернила правки — иные, чем те, которыми написана рукопись. Следовательно, правка производилась в другое время. Точно определить это время затруднительно, но если предположить, что толчком к доработке рассказа послужили письма Корша и Анненкова, то правку можно отнести к 1866 году.

Неизвестно, отправил ли Тургенев эту исправленную рукопись или же еще раз переписал ее набело. Наиболее вероятным кажется последнее. Текст второго полубелового автографа в его верхнем слое почти полностью совпадает с основным текстом, но всё же имеет незначительные разночтения[271]. Эти разночтения могли появиться в результате исправлений, сделанных Тургеневым при новом переписывании в не дошедшей до нас наборной рукописи.

«Собака» появилась в «С.-Петербургских ведомостях» 31 марта (12 апреля) 1866 г. с датой — ошибочной или маскирующей — 1863 г. и перепечатывалась без каких-либо серьезных изменений во всех последующих собраниях сочинений Тургенева.

Тщательно разработанное вступление, колоритный язык героев рассказа, выполненная в гоголевских традициях характеристика участников «вечера у г-на Финоплентова»[272] сближают «Собаку» с «Записками охотника». С. К. Брюллова в статье о романе «Новь» (1877) выделяет ряд повестей Тургенева 1860-1870-х годов, в том числе «Собаку», близких, по ее мнению, к «Запискам охотника» (см.: Буданова Н. Ф. Статья С. К. Брюлловой о романе «Новь». — Лит Насл, т. 76, с. 303). Вместе с тем «Собака» открывает цикл «таинственных» рассказов Тургенева. В ней органически сочетается повседневное и загадочное, реальное и фантастическое[273]. Тургенев обращается здесь к бытовому анекдоту с известным мистическим оттенком. В исследовательской литературе отмечалось отличие «Собаки» от романтических «таинственных повестей»[274]. Центр тяжести перенесен в ней с самого эпизода — «видение» собаки — на личность рассказчика, который дан как некий социально-психологический тип, несущий в себе черты народного мировоззрения и мироощущения, народных суеверий. Другое, собственно «таинственное» лицо в рассказе — народный «провидец» Прохорыч, которому доступны таинства «натуры»[275].

Именно на эту особенность «таинственного» в рассказе одним из первых обратил внимание Ф. М. Достоевский. В его Записной тетради (1875–1876 гг.) содержится помета: «Тургенев. „Собака”. Этюд мистическо<го> в человеке» (Лит Насл, т. 83, с. 409). По поводу реалистического бытового колорита рассказа Достоевский отозвался в этой же Записной тетради весьма критически: «В повести „Собака” <Тургенев> совсем не умеет выводить рассказчиков, не знает быта. Никто не говорит в обществе: милостивый государь мой, и никто не говорит: бежал, такие лансады делал, что у Наполеона первая танцовщица, которая в день его ангела танцует, не догнала бы. NB. Очень выделанно и придумано. Так не говорят» (там же, с. 376). Ниже Достоевский записывает: «Г-н Тургенев слишком мало знает действительности (из повести „Собака”) и много сочиняет наобум» (там же, с. 378).

Сдержанная оценка «Собаки» Л. Толстым приводится в воспоминаниях С. Л. Толстого: «В один из вечеров <во время приезда 8–9 августа 1878 г. в Ясную Поляну> Иван Сергеевич читал свой рассказ „Собака”. Он читал выразительно, живо и просто — без вычурных интонаций. Но самый рассказ ни на кого, в том числе на моего отца, большого впечатления не произвел» (Толстой С. Л. Очерки былого. Изд. 4-е испр. и доп. Тула, 1975, с. 301).

Отзывы современной художнику критики были незначительны и малочисленны. Лишь H. H. Страхов довольно подробно остановился на рассказе в статье «Последние произведения Тургенева», увидя в нем своеобразную проблему — контраст «явлений более высокого порядка» с «пошлостью русского быта»: «Пошлость русского быта, общая низменность нравов и характеров составляет необыкновенно яркий контраст с порывами сильных страстей, с исключительными событиями и лицами, в которых как бы открывается иная природа, мир явлений более высокого порядка. Вот девушка, исполненная самоотвержения и пламенной религиозности. Куда же ушли эти силы? Она стала спутницею грязного и дикого юродивого. Вот фантастическое явление Собаки, достойное воплотить в себе глубокий смысл, быть страшным откровением человеческих тайн. С кем же оно случилось? С пошляком-помещиком, к которому оно так же идет, как к корове седло. Да мало того — в этом чуде нет никакого смысла ни для него, ни для нас» (Заря, 1871, № 2, отд. II, с. 27–28).

П. И. Вейнберг (псевдоним Меланхолик) откликнулся на рассказ эпиграммой «И. С. Тургеневу», напечатанной в «Будильнике» (1866, № 25, 12 апреля, с. 100), в которой высмеивалась незначительность темы рассказа.

Я прочитал твою «Собаку»,
   И с этих пор
В моем мозгу скребется что-то,
   Как твой Трезор.
Скребется днем, скребется ночью,
   Не отстает
И очень странные вопросы
   Мне задает:
«Что значит русский литератор?
   Зачем, зачем
По большей части он кончает
   Чёрт знает чем?»

M. E. Салтыков-Щедрин в памфлете «Наши бури и непогоды» (.1870) иронически противопоставил «Собаку» произведениям, описывающим нищету и «вечные нападки на богатых»: «А то вот, — снова начал я, — последние сочинения нашего романиста И. С. Тургенева: „Собака”, „Лейтенант Ер…” — В это время я взглянул на мою супругу и не кончил слова. Ее глаза обращены были на меня с таким укором, что мне стало совестно продолжать» (Салтыков-Щедрин, т. 9, с. 180).