Однажды, часу в седьмом утра, Базаров, возвращаясь с прогулки, застал в давно отцветшей, но еще густой и зеленой сиреневой беседке Фенечку. Она сидела на скамейке, накинув по обыкновению белый платок на голову; подле нее лежал целый пук еще мокрых от росы красных и белых роз. Он поздоровался с нею.
— А! Евгений Васильич! — проговорила она и приподняла немного край платка, чтобы взглянуть на него, причем ее рука обнажилась до локтя.
— Что вы это тут делаете? — промолвил Базаров, садясь возле нее. — Букет вяжете?
— Да; на стол к завтраку. Николай Петрович это любит.
— Но до завтрака еще далеко. Экая пропасть цветов!
— Я их теперь нарвала, а то станет жарко и выйти нельзя. Только теперь и дышишь. Совсем я расслабела от этого жару. Уж я боюсь, не заболею ли я?
— Это что за фантазия! Дайте-ка ваш пульс пощупать. — Базаров взял ее руку, отыскал ровно бившуюся жилку и даже не стал считать ее ударов. — Сто лет проживете, — промолвил он, выпуская ее руку.
— Ах, сохрани бог! — воскликнула она.
— А что? Разве вам не хочется долго пожить?
— Да ведь сто лет! У нас бабушка была восьмидесяти пяти лет — так уж что же это была за мученица! Черная, глухая, горбатая, всё кашляла; себе только в тугость. Какая уж это жизнь!
— Так лучше быть молодою?
— А то как же?
— Да чем же оно лучше? Скажите мне!
— Как чем? Да вот я теперь, молодая, всё могу сделать — и пойду, и приду, и принесу, и никого мне просить не нужно… Чего лучше?
— А вот мне всё равно: молод ли я или стар.
— Как это вы говорите — всё равно? это невозможно, что вы говорите.
— Да вы сами посудите, Федосья Николаевна, на что мне моя молодость? Живу я один, бобылем…
— Это от вас всегда зависит.
— То-то что не от меня! Хоть бы кто-нибудь надо мною сжалился.
Фенечка сбоку посмотрела на Базарова, но ничего не сказала.
— Это что у вас за книга? — спросила она, погодя немного.
— Эта-то? Это ученая книга, мудреная.
— А вы всё учитесь? И не скучно вам? Вы уж и так, я чай, всё знаете.
— Видно, не всё. Попробуйте-ка вы прочесть немного.
— Да я ничего тут не пойму. Она у вас русская? — спросила Фенечка, принимая в обе руки тяжело переплетенный том. — Какая толстая!
— Русская.
— Всё равно я ничего не пойму.
— Да я и не с тем, чтобы вы поняли. Мне хочется посмотреть на вас, как вы читать будете. У вас, когда вы читаете, кончик носика очень мило двигается.
Фенечка, которая принялась было разбирать вполголоса попавшуюся ей статью «о креозоте»*, засмеялась и бросила книгу… она скользнула со скамейки на землю.
— Я люблю тоже, когда вы смеетесь, — промолвил Базаров.
— Полноте!
— Я люблю, когда вы говорите. Точно ручеек журчит.
Фенечка отворотила голову. — Какой вы! — промолвила она, перебирая пальцами по цветам. — И что вам меня слушать? Вы с такими умными дамами разговор имели.
— Эх, Федосья Николаевна! поверьте мне: все умные дамы на свете не стоят вашего локотка.
— Ну, вот еще что выдумали! — шепнула Фенечка и поджала руки.
Базаров поднял с земли книгу.
— Это лекарская книга, зачем вы ее бросаете?
— Лекарская? — повторила Фенечка и повернулась к нему. — А знаете что? Ведь с тех пор, как вы мне те капельки дали, помните? уж как Митя спит хорошо! Я уж и не придумаю, как мне вас благодарить; такой вы добрый, право.
— А по-настоящему, надо лекарям платить, — заметил с усмешкой Базаров. — Лекаря, вы сами знаете, люди корыстные.
Фенечка подняла на Базарова свои глаза, казавшиеся еще темнее от беловатого отблеска, падавшего на верхнюю часть ее лица. Она не знала — шутит ли он или нет.
— Если вам угодно, мы с удовольствием… Надо будет у Николая Петровича спросить…
— Да вы думате, я денег хочу? — перебил ее Базаров. — Нет, мне от вас не деньги нужны.
— Что же? — проговорила Фенечка.
— Что? — повторил Базаров. — Угадайте.
— Что я за отгадчица!
— Так я вам скажу; мне нужно… одну из этих роз.
Фенечка опять засмеялась и даже руками всплеснула, до того ей показалось забавным желание Базарова. Она смеялась и в то же время чувствовала себя польщенною. Базаров пристально смотрел на нее.
— Извольте, извольте, — промолвила она наконец и, нагнувшись к скамейке, принялась перебирать розы. — Какую вам, красную или белую?
— Красную, и не слишком большую.
Она выпрямилась.
— Вот, возьмите, — сказала она, но тотчас же отдернула протянутую руку и, закусив губы, глянула на вход беседки, потом приникла ухом.
— Что такое? — спросил Базаров. — Николай Петрович?
— Нет… Они в поле уехали… да я и не боюсь их… а вот Павел Петрович… Мне показалось…
— Что?
— Мне показалось, что
— С какой стати вы Павла Петровича боитесь?
— Они меня всё пугают. Говорить — не говорят, а так смотрят мудрено. Да ведь и вы его не любите. Помните, прежде вы всё с ним спорили. Я и не знаю, о чем у вас спор идет; а вижу, что вы его и так вертите, и так…
Фенечка показала руками как, по ее мнению, Базаров вертел Павла Петровича.
Базаров улыбнулся.
— А если б он меня побеждать стал, — спросил он, — вы бы за меня заступились?
— Где же мне за вас заступаться? да нет, с вами не сладишь.
— Вы думаете? А я знаю руку, которая захочет, и пальцем меня сшибет.
— Какая такая рука?
— А вы небось не знаете? Понюхайте, как славно пахнет роза, что вы мне дали.
Фенечка вытянула шейку и приблизила лицо к цветку… Платок скатился с ее головы на плеча; показалась мягкая масса черных, блестящих, слегка растрепанных волос.
— Постойте, я хочу понюхать с вами, — промолвил Базаров, нагнулся и крепко поцеловал ее в раскрытые губы.
Она дрогнула, уперлась обеими руками в его грудь, но уперлась слабо, и он мог возобновить и продлить свой поцелуй.
Сухой кашель раздался за сиренями. Фенечка мгновенно отодвинулась на другой конец скамейки. Павел Петрович показался, слегка поклонился и, проговорив с какою-то злобною унылостью: «Вы здесь», — удалился. Фенечка тотчас подобрала все розы и вышла вон из беседки. «Грешно вам, Евгений
