Том 9. Новь. Повести и рассказы 1874-1877

готов к революции и может ее совершить; задача революционеров, по мнению Ткачева, состояла прежде всего в призыве народа к немедленному восстанию. В 1875 г. Ф. Энгельс откликнулся на эту полемику статьями «Эмигрантская литература»[52], в которых он высмеял ребяческие представления Ткачева о революции, охарактеризовав его самого как «зеленого, на редкость незрелого гимназиста»[53].

Тургенев был знаком с обеими брошюрами и принял в этой полемике сторону Лаврова. «В Вашей полемике против Ткачева Вы совершенно правы, — писал он Лаврову 23 ноября (5 декабря) 1874 г.; — но молодые головы вообще будут всегда с трудом понимать, чтоб можно было медленно и терпеливо приготовлять нечто сильное и внезапное…» Полемика 1874 г. обогатила представление Тургенева о различных направлениях в среде русской революционной молодежи и повлияла на изображение народников в «Нови», которые по характеру своей деятельности (прямая пропаганда крестьянского бунта) близки к бакунинско-ткачевскому направлению в народничестве.

Наконец, ценный материал для знакомства с русской революционной молодежью сообщила Тургеневу летом 1874 г. известная общественная деятельница А. П. Философова, приславшая писателю портфель с бумагами (письма, дневники, стихотворения и пр.) В. Г. Дехтерева, И. И. Дитятина и других «новых людей». Существенны для понимания романа письма Тургенева к Философовой, в которых писатель изложил свою программу общественного служения народу, особенно необходимого, по его мнению, в пореформенный период. Тургенев, характеризуя «новых людей», подобных Дехтереву, упрекал их в «скудости мысли, в отсутствии познаний — и, главное: в бедности, в нищенской бедности дарования» (письмо к Философовой от 18(30) августа 1874 г.). Дехтерев послужил прототипом сатирического образа Кислякова в «Нови», в уста которого писатель вложил строчку «социалистического» стихотворения Дехтерева «Люби не меня, но идею»[54]. Писатель понимал, что по тем представителям «новых людей», с документами которых его познакомила Философова, нельзя судить о революционной молодежи в целом. «Нет, — писал ей Тургенев 6(18) августа 1874 г., — <…> это еще не новые люди; я знаю таких между молодыми, которым гораздо более приличествует подобное наименованье». И далее в письме от 18(30) августа 1874 г.: «Я бы мог назвать Вам молодых людей с мнениями гораздо более резкими, с формами гораздо более угловатыми — перед которыми я, старик, шапку снимаю, потому что чувствую в них действительное присутствие силы, и таланта, и ума»[55].

Программа скромной и незаметной, но необходимой просветительской деятельности среди народа, изложенная Тургеневым в письмах к Философовой от 11(23) сентября 1874 г. и 22 февраля (6 марта) 1875 г., помогает уяснению идейного смысла романа «Новь» и образа Соломина[56]. По мнению Тургенева, в России пора Базаровых прошла, и для «предстоящей общественной деятельности не нужно ни особенных талантов, ни даже особенного ума — ничего крупного, выдающегося, слишком индивидуального; нужно трудолюбие, терпение; нужно уметь жертвовать собою безо всякого блеску и треску — нужно уметь смириться и не гнушаться мелкой и темной и даже низменной работы». Далее Тургенев пояснил, что «низменная работа» — это «учить мужика грамоте, помогать ему, заводить больницы и т. д.» «Мы вступаем в эпоху только полезных людей… и это будут лучшие люди <…> Народная жизнь переживает воспитательный период внутреннего, хорового развития, разложения и сложения; ей нужны помощники — не вожаки, и лишь только тогда, когда этот период кончится, снова появятся крупные, оригинальные личности». К этой же мысли Тургенев возвратился в письме к Философовой от 22 февраля (6 марта) 1875 г., где он писал, что в России давно пора «бросить мысль „о сдвигании гор с места“, о крупных, громких и красивых результатах» и что следует удовлетвориться «скромной полезной деятельностью».

К началу 1875 г. относится вторая, развернутая и дополненная, редакция «Рассказа новой повести», в которой нашли отражение многие наблюдения писателя за три предшествовавших года. Эту недатированную редакцию обычно относят к 1874 году[57]. Представляется, однако, более вероятным датировать ее началом 1875 г., в связи со скандальной историей о взятке, полученной Б. М. Маркевичем как чиновником Министерства народного просвещения при сдаче в аренду «С.-Петербургских ведомостей»[58]. Эта «история» произошла в конце 1874 г. и получила шумную огласку в начале 1875 г.[59]

Очевидно, появившаяся во второй редакции конспекта романа запись: «Клеврет ренегата!» с добавлением на полях: «Маркевич. Фраза Фета»[60], — вспомнилась Тургеневу именно в связи с этой «историей» и тогда же у него появилось желание ускорить работу над романом.

«История с Маркевичем, — писал Тургенев А. С. Суворину 14(26) февраля 1875 г., — меня не удивила: в этой гадине соединились все условия происхождения, воспитания и пр. и пр., чтобы выработать из него тип „клеврета в новейшем вкусе“[61] <…> Мне иногда потому только досадно на свою лень, не дающую мне окончить начатый мною роман, что две, три фигуры, ожидающие клейма позора, гуляют, хотя с медными — но не выжженными еще лбами. Да авось я еще встряхнусь». Указание на то, что Калломейцев служит в Министерстве народного просвещения (а именно там служил Маркевич и оттуда был уволен в 24 часа за взятку), появилось впервые также во второй редакции «Рассказа». Следует, наконец, отметить, что в первой редакции «Рассказа» и других черновых материалах нет никаких упоминаний о Ladislas’e. Характерные черты Маркевича должны были, по намерению писателя, воплотиться в образе Калломейцева (см. с. 407). Замысел ввести в роман Ladislas’a возник у писателя, вероятно, в начале 1875 г. в связи с «историей» Маркевича.

Вторая редакция «Рассказа новой повести» представляет собой более развернутый по сравнению с первой редакцией «Рассказа» конспект романа, с указанием реальных прототипов и событий, лежащих в его основе. Здесь, в частности, «Василий Николаевич» везде раскрыт как Нечаев[62], рядом с Кисляковым упомянут Дехтерев и т. д.

Авторские характеристики персонажей и пояснения к некоторым сценам приобрели во второй редакции «Рассказа» большую остроту и выразительность. Так, например, описывая поездку Сипягина, Калломейцева и Паклина в город в связи с арестом Маркелова, Тургенев замечает о Калломейцеве: «тоже советует — „действовать“ — и является уже Маркевичем „наголо“», а поведение Сипягина и Калломейцева у губернатора сопровождает резкой авторской оценкой: «Безобразие. Торжество, трусость, ярость (вспомнить рассказ И. Новосильцева, когда он узнал о покушении 4-го апр<еля>)» (с. 420).

Вторая редакция «Рассказа» дает основание считать, что замысел романа претерпел в дальнейшем некоторые изменения. Так, Тургенев предполагал подробно описать сцену суда над Маркеловым, о которой во второй редакции сказано следующее: «NB. В сцене (на суде) между Маркеловым и поймавшим его мужиком показать понимание М<аркеловы>м нрава мужика и сожаление мужика о „хорошем“ барине» (с. 421). Несколько по-иному была задумана писателем и сцена у губернатора, предусматривавшая описание свидания Сипягина с Маркеловым наедине. «Что касается до сцены наедине между Сипягиным и Маркеловым, которую губернатор непременно должен был устроить, — писал Тургенев А. В. Головнину 8 (20) февраля 1877 г., — то в этом случае чувство Ваше было очень верно[63] ; у меня в конспекте даже была назначена эта сцена[64], но я в исполнении должен был ею пожертвовать, потому что Маркелов неизбежно должен был разразиться такою антиправительственною, революционною бранью, какую бы ни одна цензура не пропустила <…> Мне осталось одно средство: предположить, что Маркелов „презирает“ — и не хочет сам никаких объяснений».

Подготовительные материалы к роману завершаются двумя недатированными страничками с разными заметками, не публиковавшимися А. Мазоном и представляющими известный интерес для изучения творческой истории «Нови». Это отдельные фразы и даже слова, записанные Тургеневым «для памяти» и позднее использованные им в романе.

Основная часть этих заметок была в том или ином виде введена в роман лишь в беловом автографе (иногда отдельная фраза или слово влекло за собой включение в роман целого куска нового текста, чрезвычайно важного для понимания романа в целом — см. приведенные ниже примеры). О том, что заметки предшествовали по времени созданию не только белового, но и чернового автографа, свидетельствуют, например, такие записи, как: «Сип<ягин> в отпуску в деревне», «вспомнить о самоубийце Сахновской»[65], «Паклин в городе на вакации», которые