'Господин Витенберг. В тюрьме масса заключенных. Они - бездельники. А безделье развращает. По себе знаю. - И улыбнется при этом. Добрая немецкая шутка. - Пусть-ка они поработают для рейха. Разберут стену и заделают брешь в ресторане. Нехорошо кормить господ офицеров в коридоре. Им нужен домашний немецкий уют…'
На другой день утром она позвонила Витенбергу и просила принять ее, если он не очень занят.
Последние дни всюду ее сопровождали Петр и Киндер. Петр нес портфель с бумагами. Иногда присутствовал при ее переговорах, но чаще отдавал ей портфель и ждал.
В этот раз она велела ему остаться дома.
– Я иду в СД. К Витенбергу. Тебе лучше не ходить туда.
– Почему, мама?
– Не надо.
– А если они тебя не выпустят?
– Выпустят, - улыбнулась она. - В прошлый раз я им была нужна, а теперь они мне.
Она ушла, а следом через минуту пошел и Петр, ведя Киндера на поводке. Он решил ждать маму на улице. Так ему было спокойней.
Витенберг был в форме. Она еще не видела его в форме и несколько оробела, но тут же овладела собой. На шее между петлицами мундира висел черный крест. На груди - тоже два креста и какие-то знаки. Она ничего не понимала в фашистских наградах.
– О-о, - почтительно пропела она. - Вы - штандартенфюрер. И сколько наград!
Она поняла, что ее робость и почтение произвели на Витенберга приятное впечатление.
– Впервые вижу на вас мундир. Вы просто рождены для него!
Витенберг засмеялся. Усадил ее на стул.
– Вы любите русский чай?
– Если вам угодно.
Он нажал кнопку. В дверях появился невзрачный человечек, тот самый, что в прошлый раз сидел за столиком и что-то писал.
– Принесите нам чаю.
Человечек вышел.
– Я пристрастился к русскому чаю в Москве. Когда работал в торгпредстве. Он бодрит не хуже кофе. Знаете, когда вас привели из тюрьмы, простите за бестактное напоминание, я ужаснулся. Вы были такой измученной, такой жалкой! Еще раз простите… Я поймал себя на мысли, что, собственно, никогда не сидел в тюрьме и поэтому не могу даже представить себя в вашей шкуре. А не представив, не сопережив - трудно понять.
– А вы попробуйте, господин штандартенфюрер. Посадите себя в тюрьму.
Витенберг рассмеялся. Он откровенно и с удовольствием рассматривал ладную фигуру сидящей перед ним женщины. Строгую белую блузку, прямую юбку в мелкую серую клетку, чуть тронутые помадой губы, большие серые глаза. Как не похожа она на самое себя в помятом вечернем платье! Тогда, увидев ее впервые, он усомнился в правдивости доктора Доппеля. Не было в ней ни энергии, ни обаяния, не было гордости, так отличающей немок от всех прочих. Неужели Доппель ошибся? Теперь он видел фрау Копф такой, какая она есть. Вероятно, посади его, Витенберга, в тюрьму, да еще несправедливо, он бы тоже сник. А ведь он - образец нордического типа! Да, фрау Копф - немка! Доктор Доппель не ошибся. Она - немка.
Невзрачный человечек принес на подносе большой чайник, укрытый грелкой-куклой, две чашки, сахарницу. Поставил на стол и вышел.
– Вы разрешите? - сказал Витенберг.
– Нет уж, господин Витенберг. Разливать чай и кофе привилегия женщин. - Она легко сняла куклу с чайника. Разлила по чашкам чай. Посадила куклу обратно. - Вам положить сахар?
– Нет. Спасибо. Я пью вприкуску, как все в России.
– Я тоже, - ответила Гертруда Иоганновна. - Я прожила в России пятнадцать лет. Мой покойный муж Герой Советского Союза младший лейтенант Лужин тоже любил пить чай вприкуску, - она добавила это не печально, а с легкой грустью: мол, было и прошло.
Витенберг кивнул и прихлебнул из чашки. И она прихлебнула, с хрустом прикусив кусочек сахара. Давно она не ощущала такого спокойствия. Сейчас она может спросить о Фличе и Федоровиче, но не спросит. Она пришла просить помощи. У нее есть идея. И ни о чем постороннем говорить не будет. Вот так, господин Витенберг!
Когда она изложила ему свою идею, штандартенфюрер растерялся от неожиданности. Заключенные использовались на работах: расчистке дорог, на погрузке или разгрузке. Это дешево. Но ремонтировать гостиницу! Смелая женщина! И, надо сказать, нахальная.
– Не могу вам ответить определенно, фрау Копф. Ведь вам нужны специалисты: каменщики, плотники, штукатуры, маляры.
– Так арестуйте каменщиков, господин Витенберг! - воскликнула Гертруда Иоганновна. - Не могут же офицеры рейха питаться в коридоре!
– Браво, фрау Копф! Вы не боитесь, что я вас заберу на службу в СД?
– Мне не по душе эта работа, господин Витенберг. Каждый служит фюреру на своем месте. И я прошу вас, как офицера, помочь мне. Кроме шуток, ведь могут же среди заключенных оказаться нужные нам специалисты. - Интонацией она подчеркнула слово 'нам'. - И потом - много военнопленных! Я готова их кормить, если они будут работать.
– Хорошо, фрау Копф. Я подумаю.
– Спасибо. - Она поднялась. - Не буду больше отнимать у вас время.
– Вы идете домой?
– Да.
– Тогда я провожу вас. Хочу взглянуть на ресторан вашими глазами.
Они вышли на улицу. Следом два автоматчика - охрана штандартенфюрера. Гертруда Иоганновна увидела на углу Петра с собакой. Он двинулся было ей навстречу. Но остановился. И стоял, глядя на мать, которая шла в сопровождении офицера СД и двух автоматчиков. Арестовали? Сердце его замерло, а потом забилось учащенно.
А Гертруда Иоганновна, незнакомый офицер и автоматчики приближались. На губах Гертруды Иоганновны застыла улыбка.
– А вот и мой непослушный сын, господин штандартенфюрер. Петер.
Петр вскинул руку:
– Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер, - ответил офицер, рассматривая долговязого подростка.
– Я велела ему сидеть дома, а он пошел меня встречать. Ты что ж, Петер, не доверяешь службе безопасности?
Петр покраснел.
– Это не я… Это Киндер попросился гулять.
И Киндер тявкнул.
У Толика появилась собака. Всю жизнь он мечтал заиметь четвероногого друга. Родители не позволяли. Держать негде. А теперь он предоставлен самому себе. Сам все решает. Отец на фронте, а мать ни во что не вмешивается. Полдня простаивает у икон, простоволосая, в старой, еще бабушкиной, кофте, со штопаными локтями, молится.
Никогда у них в доме икон не было, никогда бога не поминали.
Иконы появились в середине зимы. В то время мать, несмотря на комендантский час, стала по вечерам уходить к соседям через два дома. Возвращалась чуть не под утро, задумчивая и какая-то отчужденная. Растапливала печь, разогревала то вчерашнюю картошку, то кашу. Масла не было. И мяса не было. Разве что Злата принесет чего-нибудь - косточки, обрезки.
