А когда восстановилось спокойствие, одного арестанта не досчитались.
Автоматчики растерялись. Поскольку они отвечают за количество, а не за качество арестованных, они задержали на улице прохожего и заставили его отбивать из стены кирпичи. А потом отвели в тюрьму. И только там выяснилось, что они возвратили не того.
Город потешался над немцами.
А беглец, умытый и переодетый, сидел в доме Пантелея Романовича. И Толик был тут же, и Серый - виновник переполоха. Только Златы не было. Она ушла на работу.
– Мне в лес надо, Толик. У меня дело в лесу.
– Темнишь? - обиделся Толик.
– Радист я, понимаешь? - сказал неожиданно Серега. - Меня в лесу ждут.
– Врешь!
– Когда я врал? - сказал Серега.
Толик помолчал. Потом сказал решительно:
– Дед, надо его в лес вести.
– Дороги не знаю…
– Как же быть?
– Сидите тут… За Шурой схожу… Если она дома.
– Что за Шура, дедушка? - спросил Серега.
– У тебя свои тайны, у нас - свои… - усмехнулся Пантелей Романович и вышел.
Толик гладил Серого и рассказывал, как у кого сложилась судьба в эту трудную годину. Когда Серега услышал, что Злата работает судомойкой у фрау Копф, а фрау Копф не кто иная, как Гертруда Иоганновна Лужина, он даже рот раскрыл.
– Как же так? А я ее мужа видел. Старший лейтенант, Герой Советского Союза. Вот как тебя.
– А говорили, он убит.
– Кто? Лужин?
Вернулся дед с женщиной в пестром платке.
– Вот этот.
Женщина присмотрелась к Сереге.
– Где-то я тебя видала, кавалер. И он смотрел на нее.
– Вы на телеге сидели. Вас три полицая везли.
– Верно, - удивилась женщина.
– Хлеб да соль, - произнес Серега.
И женщина вспомнила его. Улыбнулась.
– Выручили вы тогда меня, сами того не зная. Висеть бы мне на суку.
– Да сами в беду попали, - сказал Серега.
– Вроде двое вас было.
– Валю застрелил полицай.
– Та-ак… В лес, значит. И издалека идете?
– Из Мокрого Урочища. Сгорела деревня дотла. Баню, вишь, решил истопить сосед, Зосима Иванович Кучерявый. Фамилие у него такое.
Женщина прислонилась к дверному косяку. Спросила неожиданно:
– Кресала, случаем, не имеете?
– Нет, - ответил Серега. - Трут одолжить можем, а кресала нет.
– На что мне трут без кресала, - женщина улыбнулась. - Здравствуй, товарищ. А мы вас уже заждались. Спасибо, Пантелей Романович, что позвали. Только мы здесь не были, разговоры не разговаривали. И ты помалкивай. Толик тебя зовут?
– Толик. Если Ржавого увидите - передавайте привет.
– Не знаю такого, - засмеялась женщина. - Пошли. Я тебя представляла старше, солиднее, что ли!
– Успею состариться, - грустно сказал Серега. - Это Валя наша останется вечно молодой.
Гертруду Иоганновну все чаще охватывало чувство тревоги. Оно было необъяснимо. Все шло нормально. Каменщики заделывали стену. Прораб, которого ей рекомендовал сам оберст-фюрер Витенберг, раздобыл пиломатериалы - доски, брусья. Прораб не нравился Гертруде Иоганновне, не нравились его пропотевшая шляпа, замызганный плащ и притом всегда тщательно начищенные коричневые штиблеты. Не нравился его то наглый, то вдруг ускользающий взгляд. Даже фамилия его не нравилась - Сисюнин. А самое главное, не нравилось, что его рекомендовал Витенберг.
Вместо арестованного администратора пришлось взять на работу Олену. Ту самую Олену, которая издевалась над ней в тюремной камере еще в начале войны. Они расстались тогда смертельными врагами. Потом эта самая Олена убирала в квартире у доктора Доппеля. А теперь вот стала администратором. И тоже по настоянию Витенберга. Гертруде Иоганновне казалось, что Витенберг специально окружает ее своими людьми, как бы берет в кольцо. И кольцо это постепенно сужается. Малейший неосторожный шаг, слово - и оно замкнется и стянется петлей. И уж не вырвешься из нее!
Нервы были так перенапряжены, что она стала опасаться всего: чьего-то громкого голоса, резкого движения, внезапного появления незнакомого человека. Ей казалось, что сам воздух вокруг нее густеет и пропитывается каким-то ядом. Страх - плохой союзник. Она боится за себя, боится за Петра. Ничего не знает о Фличе. Что с ним? Жив ли?
Витенберг ни разу не заговаривал с ней ни о фокуснике, ни о певце. Ждет, чтобы она заговорила первая. А она не заговорит. Она боится.
Долго в таком состоянии не протянуть.
Связи с лесом нет, посоветоваться не с кем. И за каждым ее шагом следят. Она не видит тайных шпиков Витенберга, но чувствует спиной их глаза. Иногда на улице ей хочется взять и обернуться внезапно и увидеть ЕГО, того, кто идет следом. Но она ни разу не обернулась. Она еще находит силы казаться наивной и беспечной, встречать улыбкой Витенберга, смеяться его грубоватым шуткам. Надолго ли ее хватит?
После побега арестанта Витенберг пришел к ней. Сказал без обиняков:
– Один ваш арестант сбежал.
Она растерялась. Она ничего не знала.
– То есть, как сбежал? А кирпичи? - Это все, что она могла сказать.
И Витенберг понял, что она действительно ничего не знала. Вероятно, это ее спасло. Потому что Витенберг смотрел на нее слишком долгим и пристальным взглядом.
– Вы прекратите работы? - спросила она.
– Из-за одного арестанта, который все равно попадется? - Витенберг засмеялся. - Нет, фрау Копф. Кирпичи у вас будут. И стену заделают.
– Слава богу! - Она действительно почувствовала облегчение. Она так вбила себе в голову, что от ремонта зависит судьба Флича и Федоровича!
Служба безопасности искала мальчишку с серой хромой собакой. Но они как сквозь землю провалились. Вернее, искали собаку. У мальчишки не было примет. А собак в городе осталось немного. Даже к Киндеру присматривались какие-то люди, когда Петр сопровождал ее. Слава богу, Киндер не хромал!
Как-то на улице Гертруда Иоганновна встретила надзирательницу из тюрьмы. Та гуляла под ручку с фельдфебелем. Он был в такой же коричневой форме. Видимо, тоже надзиратель. Гертруда Иоганновна остановилась. Ей пришла в голову мысль, что, может быть, надзирательница знает что-нибудь о Фличе.
– Здравствуйте.
Надзирательница со своим кавалером остановилась, бесцеремонно рассматривая Гертруду Иоганновну. Не сразу узнала. А когда узнала - заулыбалась.
– Здравствуйте, фрау Копф! - она обернулась к фельдфебелю. - Это из двести седьмой. Как вы
